Толпа снова глухо зашумела.
— Кто заявил! Измет, первая базарная сплетница… по злобе наговорила, язык змеей. Опроси сначала. Сам увидишь — не надо копать. Ей только на язык посмотреть — ложь увидишь. Не слухом. Глазом.
— Кто говорит? — побагровев, крикнул доктор. — Старшина, записывай поименно: в миршабхану.
И опять смолкло.
— Куда отец запрятался? Тащи сивого козла! Бери кетмень, бородастенький… Подсобляй, ты!
Миршабхана!..
Глухо стукнули о камни надгробного бугра кетмени. Но тут случилось нечто непредвиденное.
Из-за отступивших от могилы насупленных, молчащих мужчин выступила девушка: тонкая, стройная, в белой рубахе, в пестром, туго охватывавшем черные косы платке, с незакрытым лицом. Прямая, строгая — она неторопливо подошла к могиле и бросилась на нее ничком, разметав руки.
Старик отбросил кетмень: стоном в наступившей тишине прозвучало железо о спекшуюся землю.
Даже следователь растерялся.
— Ты… пошла вон! Слышишь!
Она приподняла голову и усмехнулась. И столько было презрения, настоящего, оставляющего навсегда, на все годы ожог, в этой покривившей тонкие губы усмешке, что даже доктор, проведший уже было рукой по стриженым волосам, по колючим усам, поперхнулся и отвел глаза.
— В миршабхану! — не глядя махал рукою следователь.
Она усмехнулась снова и крепче охватила бугор. Она не боялась миршабханы, эта девушка…
Толпа зашевелилась снова. Снова хлестнула по рядам волна ропота.
— Закона нет…
— Если не уберут сейчас этого ведьменка… — вспенился внезапно доктор. — Пиши в протокол, старшина: двести рублей штрафу на селение, и внести в два дня.
Старшина сложил руки:
— Хабибула, родной, видишь: конец, разор приходит Иори.
Старик отец, отошедший было в сторону, резко обернулся, пригнул дряблые дрожащие плечи и выхватил из-за пояса нагайку. Завертел ею, накрутил косу девушки на руку, рванул, потащил. Ухватила за руку, выскользнула, припала к могиле опять. Еще один подскочил. Вдвоем, волоком. Тяжелая падает брань. А по седой бороде — слезы.
Я стоял, словно ощупывая себя: я ли?
Девушку увели. Могилу разрыли. Дело быстрое: туземцы хоронят без гробов. Вырывают яму, сажают в нее закутанный в саван нагой труп — неглубоко, с поверхности можно рукой дотянуться до темени; наваливают на отверстие носилки, на которых принесен к могиле покойник, набрасывают сюда же посохи провожавших — путь долгий в вечность: все бегут (потому что бегом провожают в Туркестане покойников) с посохами. Присыпят носилки и посохи комьями спекшейся глины холмиком: кончен обряд. А у бедных и носилок не кладут: дорого. Одни посохи.
Раскрыть такую могилу легко.
Из могилы вынули скелет на естественных связках. Только кое-где желтели прилипшие к костяку клочья полуистлевшей кожи. Доктор ткнул пальцем.
— Запишите: рубцы.
— От раны?
— Нет, от сифилиса: язвы были.
Ни следователь, ни доктор не изъявили ни малейшего удивления по поводу скелета. Наскоро подписали акт — о невозможности установить что-либо «за истлением трупа»; следователь отметил: «Дело к прекращению»; кости свалили обратно и двинулись к старшине — пить чай и есть дыни. У доктора в походной фляге оказался коньяк.
— Разъясните мне все-таки, — сказал я к концу трапезы, — как мог труп так быстро разложиться?
Доктор чмокнул носом над рюмкой.
— Скоро? Да он не меньше трех месяцев в яме: а в здешнем климате да при чикалках (шакалий ход под бугром видели? у каждой могилы такой их приватный ход) уничтожение вещественных доказательств бывшего существования — тьфу! — быстро делается. Даже по дознанию похоронам месяц: а доносят всегда с опозданием. Мы с ним знали, что от трупа один протокол остался. Вы разве не заметили? Я даже и инструментов с собою не взял.
— Так зачем вы могилу зря раскапывали? Только людей мучить…
— Что значит зря, господин студент? — захорохорился охмелевший несколько от коньяку доктор. — Замечание — от вольнодумства! Предписание видели: вскрыть! Вскрываем. «Твердая власть и строгое блюдение закона — основы управления завоеванным краем». Не изволили, конечно, читать последнюю речь его высокопревосходительства господина генерал-губернатора?
