— Вот видите, — сказала она, — и вам легче говорить о своей работе и мне интересно слушать. Если бы вы не были больной, я бы обязательно расспросила вас побольше. Но сейчас идите ужинать. Давайте, если хотите, говорить об астрономии. Я скажу Петру Петровичу о вашей просьбе, очевидно, мы вам разрешим работать над диссертацией.
«Странное дело жизнь, — подумал он, возвращаясь в палату. — Дьявольски трудное это дело, профессия врача. С любым другим человеком, когда он освободился от работы, можно говорить о чем угодно, а вот с врачом не обо всем можно говорить, потому что врач должен быть официален с больными».
— А Сережа теперь ходит с Лидочкой любезничать, — завистливо и торопливо сказал Фомин, когда Аксенов вошел в палату. Он сказал это так поспешно, как будто давно приготовил фразу и только ждал, когда тот войдет. — Ну что же, желаю успеха. Она девушка добрая и не замужем. Кто-то ее, кажется, уже бросил.
— Какая же ты дрянь, Фомин, — сказал Трофимыч.
— Вы сами хороши. Вы такие же дряни, как я. Все люди дрянь. Вы только делаете вид, что у вас принципы, а на самом деле вам от жизни нужно только то же, что и мне, — сказал Фомин, отвернувшись к стенке. — И я тоже говорю всякие высокие слова только потому, что без этого не проживешь. А на самом деле все думают только о себе. Ненавижу вас всех. Я еще ничего в жизни не попробовал, а теперь должен умереть. Отсюда уже не выйдешь.
И он заплакал в подушку. Первый раз он говорил так откровенно, и Аксенов молча посмотрел на него — с любопытством и с тем еще чувством, с каким берут руками раздавленного паука, чтобы выбросить из комнаты.
Вечером, перед тем как стали гасить свет, Фомин долго лежал молча, а потом вдруг стал извиняться.
— Вы не подумайте, что я действительно так хотел сказать. У меня нервы больные. Не будем больше об этом говорить, ладно? — просил он, заглядывая на соседей. Но ему никто не ответил.
«Такая мразь дожила до наших дней, — подумал Аксенов. — Но это и не должно быть удивительно. Не так скоро это делается. Сорок лет не прошло с тех пор, как жизнь большинства людей состояла из несправедливости; двадцать лет назад кулаки еще стреляли в окна сельсоветов; десять лет назад, во время войны, были и такие люди, которые думали только о себе, были и просто шкурники. Не так скоро все делается. Надо жить и бороться до конца, надо чистить землю. Надо работать. Теперь я тоже начну здесь работать».
Ему больше не хотелось уже думать про Фомина. Он хотел теперь снова увидеть тот сон, когда он идет по дороге среди листьев и вдали видно одинокую женщину в белом. Но не было больше этого сна. Очевидно, люминал подействовал, потому что в эту ночь он заснул, наконец, без всяких сновидений.
IV
В феврале начались метели. Снег клубился за окном, как белый дым, ветром его сдувало с деревьев и стлало по саду туманной пеленой; было слышно, как он шуршит по ветвям, с шелестом навевается вокруг подножия деревьев.
Весь этот месяц Аксенов занимался своей диссертацией. Его несколько раз навещали с работы, хотя для этого им приходилось оформлять командировку в другой город. Ему привезли все книги, которые он просил, и таблицы, и фотоснимки, и все записки, которые он оставил в своем столе. Больше всего он был рад, когда приехал Миша Ливанов; он всем был рад, но с Михаилом они давно уже были друзьями, и Аксенов даже растерялся, не зная, что сказать, когда Миша неожиданно вошел в палату в час, когда обычно не пускают посетителей. Ливанов был, как всегда, живой и подвижный, он никак не мог сесть на одно место, и от одного его присутствия в палате сразу стало тесно. На койку Аксенова он высыпал апельсины, оранжевые, как зимнее солнце, а в тумбочку сунул бутылку портвейна, сказав, что от этого хуже не будет. И новости он высыпал так же, как апельсины, — сразу.
— Как ты тут живешь, алхимик? — спросил он. — Скучать тебе, я вижу, некогда. Все у нас здорово удивились, когда пришла телеграмма, что Аксенов просит выслать материалы для работы. Мы думали, тебе сейчас не до этого. А раз ты работаешь, значит все к лучшему. Только худой ты стал, Сережа. Есть надо больше. Скажи, что тебе привезти. Ты только не тоскуй, все идет к лучшему, и мы все тебя ждем. Новости у нас хорошие — прибавили нам денег на экспериментальную работу, скоро новое оборудование пришлют, готовим сборник, твою тему тоже включили в план. Все идет хорошо, вот вернешься к нам — сам увидишь.
