— Садитесь, — сказал он Корневу тихим голосом. — Вам нечего рассказывать, что произошло. Командир самолета Суботин грубо нарушил правила. Он отстранен от полетов. Я уверен, что больше летать он не будет. Ему пора на пенсию. Вам предстоит принять командование кораблем. Вторым пилотом будет только что прибывший летчик Захаркин.
Корнев молчал.
— Вам понятно все? — спросил Селиванов.
— Разрешите сказать, что я не могу считать ваше распоряжение правильным. Суботин опытный летчик, поборник всяких правил. За много лет у него единственное нарушение, вызванное обстоятельствами, не требующими объяснения. Вы сами не были достаточно чутки, запретив изменить маршрут.
— Я не спрашиваю ваше мнение, а отдаю приказание, — сказал Селиванов. — Кроме того, я хочу, чтобы вы поняли, что это идет навстречу вашим желаниям. Я знаю, что вам надоело быть вторым пилотом. Теперь вы будете командир корабля.
— Я вижу, что вы сами первый нарушаете правила, когда вам это выгодно. Ведь я не кончил школы высшей летной подготовки и не имею права быть командиром. Направьте меня в школу, если хотите.
— Тем более вы должны оценить то, что я для вас делаю, — неожиданно мягко сказал Селиванов.
— Тем более, что при первой же проверке меня снова снимут с должности, а вы тем временем избавитесь от Суботина. Можете не сомневаться, я ваше предложение уже оценил, — ответил ему Корнев.
— У меня большое терпение, но оно может лопнуть. Не забывайте, что вы на службе и говорите с командиром, — тихо сказал Селиванов и впервые поднял на Корнева немигающие глаза.
Корнев встал. Он почувствовал, что тугая нить привычной обязанности сдерживаться натянута до предела.
— Я ничего не забываю. Мое терпение уже лопнуло. Я больше не хочу работать с вами, — сказал он.
Селиванов подумал.
— Тем лучше. Пишите заявление. Можете сделать это сейчас.
Корнев взял у него лист бумаги, вынул ручку и с размаху, наискось, написал заявление об увольнении из отряда по собственному желанию.
— Прекрасно, — сказал Селиванов и положил его в стол.
— Я теперь уже не ваш подчиненный? — спросил Корнев.
— Можете быть уверены в этом. Я не буду задерживать. Сегодня отдам в приказ.
— Тогда разрешите задать вопрос. Вы сами считаете себя летчиком?
— В свое время я налетал две тысячи часов, — вызывающе сказал командир отряда.
Корнев посмотрел на него в упор.
— Мой чемодан, — проговорил он медленно, — налетал пять тысяч часов. Но так и остался чемоданом.
Глаза Селиванова снова поднялись.
— Вы думаете, что если прославились на фронте, то теперь можете делать все что угодно? — желчно сказал он. — Не забудьте, что к вашему делу я приложу характеристику. Материал будет передан в управление. Меня там знают лучше вас.
— Вы можете мне не завидовать, — сказал Корнев. — Вам первому поставят памятник. Всюду, где вы работали. В виде большого бревна.
Хлопнув дверью, летчик вышел на аэродром; свежий воздух сразу показался ему чистым на вкус, как вода после жажды. В распахнутом реглане он бесцельно пошел через ветер по аэродрому, не видя, как трава цепляется за ботинки, не слыша ветра, не замечая встречных; странное чувство вдруг сразу охватило его. Он не мог не испытывать тревоги оттого, что остался без работы, должен будет уехать отсюда — наверняка с плохой характеристикой; но в то же время он все сильнее ощущал радостное чувство свободы, как будто сбросил груз, большую тяжесть, — освободился от Селиванова. Он увидел над аэродромом облака и впервые за последние дни подумал о них не с точки зрения метеослужбы: они были небольшими, но быстро и свободно шли под сильным ветром. «Как паруса», — подумал Корнев.
Он не заметил сам, как дошел до посадочной полосы; по дорожке, разворачиваясь, рулил «Ли-2», только что после посадки. Моторы встали, из машины вышли люди. Корнев увидел Суботина, идущего ему навстречу с обычным чемоданчиком в руке, — как будто ничего не случилось и он только что прилетел из Кадыма.
— Петр Васильевич! Как ваши дела? — крикнул ему Корнев еще прежде, чем они поравнялись.
— Мои? В порядке, — сказал Суботин. Но Корневу показалось, что говорит он не очень весело.
