Едва Семен произнес следующую абракадабру: «Оговакул то сан ивабзи он еинешукси ов сан идевв ен и мишан мокинжлод…» и стал переводить дыхание, чтобы продолжить заклинание, в углу подвала раздался осторожный кашель, а затем тихий шепелявый голосок: «Ну, и хватит, чего уж там, хватит болботеть-то! Вот он я!».
Семен Орестович резко обернулся, хотя ему страшно мешали чувалы с сенной трухой, в которую превратились бабкины травы за шестьдесят лет усушки и утруски на ее чердаке, — но никого не увидел.
— Кто тут? — бесстрашно крикнул он, клацая зубами.
— Не, ну ты вааще оборзел! — обиженно сообщил ему тот же голосок. — Враскоряку надо, и меж ног!
Семен стал враскоряку, нагнулся и посмотрел в угол промеж ног. В углу сидело нечто… кот — не кот, пес — не пес, а вроде бы маленький лохматый человечек смотрел на него из угла вприщур и чуть улыбаясь, — ну, прямо как Владимир Ильич на елке в Горках. Семен уронил мешки, сверток с плащом и сел на пол. Человечек исчез. Посидев так минуты две, наш герой осторожно спросил:
— Кина не будет?
В углу что-то заливисто расхохоталось:
— Молодец! Будет тебе кино!
— А что, мне теперь все время на тебя через Житомир смотреть? — поинтересовался Семен.
— Да нет, это не обязательно! — успокоил его знакомый голосок, и человечек снова появился. На этот раз — рядом с гостем. Сидя на корточках, домовой рылся в бабкиных мешках, перебирая сенную труху и комментируя обнаруженное, причем делал это с первомайским пафосом и неумеренной жестикуляцией. «Если бы он был лысый — вылитый бы Никита на трибуне ООН вышел!», — почему-то подумал Семен.
Между тем человечек не умолкал:
— Трава кавыка растет на пашнях и при полниках, собою в стрелу и выше, коловата, хохлата, по неи шляпы что шипьи, что иглы колется, не дастся простой рукою взять. Та трава угодна в дому держать и хоромы ставить на ней. А когда скотина вертится, положи с воском в шерсть и отыдет нечистый дух. И от черной болезни добра.
Затем, отшвырнув сухой прутик загадочной кавыки и взяв в руки листики неизвестного происхождения, человечек продолжал:
— Есть трава на земли именем иван, растет в стрелу, на неи два цвета: один синий, а другой красный, а листочки махинькие, как лепешки, по сторонам, и растет на старинных превеликих реках. Та трава всем травам царь: кто умом рушится, носи при себе, или кто издалека посекся; а корень — кто хощет избежать худым конем у доброго — тот корень держи при себе, и уедешь.
С этими словами он отряхнул шерстистые ладошки о шести пальцах, взял из мешка какую-то недлинную и тонкую травиночку и продолжил:
— Есть трава змеина, собою тонка, растет ничком по земли, цвет белой, мала, едва знать с землею. Хорошо с нею до чего коснется просить у людей, все сделается в твою пользу. Если будешь просить у мущины, то положь ту траву по правую пазуху, а если у женщины — то по левую.
Терпение Семена истощалось, и, наверное, домовой это заметил. Он разогнулся, бросил мешки в угол и спросил:
— И на кой ты сюда приволок это сено, человече? Я его не ем!
— Вас хотел вызвать, — пробормотал Семен.
— Ну, вызвал, и что дальше? — недовольным тоном произнес собеседник.
— Скажите, Вы и вправду домовой? — на всякий случай спросил Семен Орестович.
— А что, не похоже? — удивился тот. — Да домовой я, домовой, можешь не сомневаться. Сколько раз ты меня в детстве видел, а сейчас сомневаешься? Я ж к тебе и угомона приводил по вечерам, и дрему… Эх, люди, люди! Возишься с ними, возишься, так не то, чтобы «спасибо» сказать, они еще гадают — есть ли ты на самом деле…
— Но нас же учили, что Вас не существует! — начал торопливо объяснять Семен.
— А нас и не существует! — расхохотался домовой. — Не существует для тех, кто в наше существование не верит. Вот пока ты в меня не верил, меня для тебя и не существовало. А как только ты Салихвоновне поверил — я тут как тут!
— Вот оно что! — удивленно воскликнул Семен Орестович. — Так, может, и тот свет есть?
— А как же, есть, — успокоил его собеседник. — Для тех, кто в него верит.
— Это что же выходит, — воскликнул Семен, — все на свете происходит по вере людей?
