— Наши лафеты Вильбоа велел изрубить в щепу, — сообщил, дыша в лицо водкой и луком, — и заменить на старый образец. За счет нашего жалованья, заметь, — прервался и из последних сил выдохнул, — Сволочь.
— Подлец, — согласился Баглир, — но как он посмел? Проект же был утвержден высочайше!
Комарович не ответил, присоединившись к товарищам. Баглир же изловил лихача и велел гнать к конноартиллеристам. Часовые перед входом в расположение его не пустили.
— Пароль!
— Запал!
— Неверно, проваливай!
— С утра было верно, — опешил Баглир, — а теперь нет, морда?
— Не положено разговаривать, проваливай, стрелять буду! — часовой разозлился от обычного начальственного хамства. С чего бы?
— Разводящего позови! Я — ротмистр лейб-гвардии кирасирского полка князь Тембенчинский! По техническому вопросу к поручику Кужелеву.
— А хрен тебе разводящий!
Все-таки Баглир слишком много общался с немцами — с Минихом, с фон Фермойленом и другими кирасирами, с Сиверсом, наконец. Поэтому такой неуставной ответ его ошеломил, как дубиной по черепу. И разозлил.
— По уставу обязан позвать, — заявил Баглир, — вас двое, один может сходить.
Голос его стал ласковым. Нехорошо ласковым.
— Ступайте прочь!
Часовые тоже не были в себе уверены. Понимали, что нарушают. Ружья держали нетвердо. И Баглир решил прорываться.
Стрелять в него не стали — не успели. Баглир ударил с обоих рук — стальные наручи, столь гармонично смотревшиеся с кирасирским панцирем, пришлись им обоим несколько выше виска — и потому упали оба без чувств, но не без жизни. Баглир поднял их мушкеты, с трудом вскинул на плечо — для него они были тяжеловаты.
Дворик был замусорен деревянной щепой и какими-то железками. Пушки валялись здесь же — без лафетов вообще. Над одной из них сидел Кужелев. Баглир сначала решил что он пьян — поручик мерно раскачивался и шепотом разговаривал с холодной бронзой. Однако Кужелев был трезв, и глаза его были сухи.
— Что произошло? — спросил Баглир, вываливая перед Кужелевым ружья, — я снял часовых, они не принимали утренний пароль. Я понял, что Вильбоа уничтожил лафеты? Где вообще все?
— Не знаю, командир, кажется, пошел домой. Нет, не пить и не стреляться. Просто — полежать. Остальные — кто куда. Если никому не нужна честная служба, к чему служить вообще? А пароли поменял Вильбоа — из вредности, что ли? Он сказал, что лафет устарел — а проекту полугода нет! И велел заменить на едва не полувековую древность… Как подчиняться таким ослам? Как вообще служить после этого?
— Нет, Вильбоа не осел. Он царедворец. Ты понимаешь — ваша батарея теперь небоеспособна, и надолго. Зачем-то ему это надо. Иначе велел бы просто поменять лафеты — тихо да мирно. А то — изрубили в куски. А вы слишком привыкли служить под хорошим человеком, под Шуваловым под Петром Иванычем. И страдаете, а надо противодействовать. Мой отец, например, знал, что меня должны убить — ни за что, несправедливо, но выкрутился. Я завтра иду к царю — докладывать один прожект. Придумай — как утопить фельдцейхмейстера.
Но Кужелев придумывать был не в состоянии.
Баглир тоже ничего не мог измыслить.
— Значит, надо действовать методически, — заявил он, — ты кто? Ты боевой офицер, дворянин. Твой метод будет дать Вильбоа по морде и обвинить в уничтожении батареи. Назвать шпионом: шведским, прусским… Нет, Пруссия сейчас в фаворе. Вот оно — датским. Вызвать его на дуэль. Поднять шум. Такой, чтобы до императора уже завтра дошел, и не позднее двенадцати часов. Тогда у меня аудиенция. Я — офицер, князь, но штабная крыса, бюрократ. Я должен на фельдцейхмейстера что-то накопать. Ну — за дело.
И ушел.
Кужелев вышел к воротам, у которых под грибком лежали часовые и стал вхлест разделывать их физиономии, даже не удостоверившись — а живы ли. Те застенали — и получили полной мерой. За то, что пропустили Баглира. И за то, что не позвали, за отсутствием разводящего — куда-то ушел, скотина — хотя бы его, Кужелева. Когда поручик устал и пошел искать фельдцейхмейстера, один из часовых сказал другому:
— Вот так всегда. Енералы на офицерах, а офицеры — на солдатах зло срывают. Бьют всегда вниз по старшинству.
