Винтер медленно встала лицом к лицу с разбойником. Скользнув глазами по ножу в ее руке, он усмехнулся сквозь залившую губы кровь:
— Лучше брось свою зубочистку, малявка, или я начну злиться.
Винтер подняла нож и пригнулась, изготовившись к схватке.
— Если уберешься сейчас же, — сказала она, — останешься при своей мужской силе.
На лице разбойника отразилось жестокое веселье. Он знал, что, хоть с ножом, хоть без ножа, у девушки против него нет шансов. Он был тяжелее, выше и сильнее и, вероятно, хорошо поднаторел в стычках с людьми одного с ним сложения.
— Ну же, — промурлыкал он, — давай помиримся!
Винтер не отступила ни на шаг, и разбойник рассмеялся.
Вновь беззвучно вспыхнула молния, и Озкар забил копытом и задергал привязь, попятившись, когда веревка натянулась до предела. Разбойник сделал выпад, и девушка бросилась вперед, занеся нож в готовности ударить.
Они сошлись. Мужчина схватил руку Винтер с ножом и безжалостно выкрутил запястье. Девушка повернулась, поддаваясь нажиму, и тем спаслась от перелома, но нож все равно выпал на траву из мгновенно занемевших пальцев. И все же она не сдавалась, и разбойнику приходилось прилагать все силы, чтобы удержать ее в захвате, пока Винтер вырывалась, пиналась и размахивала кулаками. Чертыхаясь, он поменял положение. Схватив ее за волосы, бандит запрокинул ее голову назад — во вспышке слепящей боли на фоне неба Винтер увидела, как поднялся его кулак. Этот удар лишит ее чувств. «Я проиграла!» — подумала она.
Из тьмы к ним ринулось что-то огромное — оно и вырвало Винтер из захвата. Она упала, и удар о землю вышиб из нее дух, а гигантская фигура замаячила над ними. Разбойник завертелся, вглядываясь в ожившую тьму и подняв перед собой руки. Затем его отшвырнуло в воздух с такой силой, что он с глухим стуком приземлился на другом краю поляны.
Винтер нащупала выроненный нож, изготовившись защищаться от новой угрозы. А затем ей в нос ударил теплый лошадиный запах, и она поняла, что над ней нависает Озкар, топая копытами в темноте. С облегчением Винтер осела на холодную землю, а конь стоял, подобно живому щиту, защищая девушку от лежащего в обмороке разбойника, которого только что сбил с ног копытами.
— Хороший мальчик! — отрывисто сказала она. — Молодец, Озкар! Хороший мальчик!
Она поднялась, подтянувшись за оборванный конец его повода и не переставая повторять, какой же молодец ее конь. Она была не в силах перестать это говорить, так же как не в состоянии была отпустить Озкара.
Винтер свернула в лагерь, вцепившись одной рукой в спутанную гриву коня и постоянно удерживая его между собой и искалеченным телом, лежавшим в тени деревьев. Когда настало время трогаться, она не смогла заставить себя забраться в седло. Девушка обнаружила, что ей страшно подняться выше уровня лошадиной шеи. Она до ужаса боялась, что если сделает это, то разбойник допрыгнет до нее и схватит, окончательно и безнадежно повалив на землю. Поэтому она ушла со стоянки пешком, непрерывно удерживая Озкара между собой и бадитом. И лишь когда поляна давно скрылась из виду и оказалась вне пределов слышимости, Винтер удалось разжать мертвую хватку, которой она держалась за гриву лошади, и вскочить в седло.
Винтер выехала на обширную безымянную равнину, где тропа начала постепенно выравниваться. Она рассчитывала добраться до реки примерно к полудню, собираясь двигаться по ее течению следующие шесть или семь дней, пока не выйдет к гостинице «Оранжевая корова». А оттуда вновь придется карабкаться наверх, поднимаясь все выше и дальше в горы, к долине Индири и, надо надеяться, к лагерю Альберона.
Озкар куда охотнее ступал по ровной земле. Чем дальше, тем сложнее ему было справляться с крутым склоном, и Винтер ощутила облегчение, которое конь испытал, как только ее положение в седле стало причинять ему меньше неудобства, а ее вес равномерно распределился на все его четыре ноги. Девушка была за него рада, но ей совершенно не нравилось то, как редеют впереди деревья. Густые сосны, росшие вдоль прежней тропы, служили прекрасным прикрытием, но местные тонкоствольные деревца с прозрачной листвой уже не могли образовать густую завесу. Это означало, что совсем скоро пробираться незаметно уже не получится.
