Он потер свои запястья, повернулся к неподвижной сиделке, сидящей на стуле в ногах кровати, и сказал:
— Я могу поесть?
— Только через сорок пять минут.
Сиделке было около сорока с небольшим лет. Ее лицо было грубым, словно вырезанным из камня. На ее почти мужских руках не было обручального кольца. Ее ноги, согнутые в коленях, могли принадлежать шестидесятилетней.
Ремо застегнул свою белую пижаму и сел на кровати. Он пошевелил плечами. Это была обычная больничная палата с кроватью, сиделкой, тумбочкой и окном. Только на сиделке не было шапочки с названием госпиталя, а второе стекло в окне было испещрено стальными прожилками. Он протянул правую руку за спину и задрал пижаму через голову. На ней не было никаких надписей. Он снова лег в постель и стал ждать еды. Он закрыл глаза. Как хорошо быть живым. Быть живым, слышать, дышать, чувствовать, видеть. В жизни была только одна цель: жить.
Его разбудил шум голосов. В палате находились монах с крюком вместо руки, сиделка и два доктора.
— Я снимаю с себя ответственность за здоровье этого человека, если он не будет питаться в течение двух дней умеренной пищей, — сказал один из докторов. Другой врач и сиделка кивнули в знак согласия с коллегой.
На монахе уже не было сутаны. На нем был свитер персикового цвета и коричневые брюки. Он положил свой крюк на металлическую спинку кровати.
— А я и не прошу вас отвечать за него. Я отвечаю. Он будет есть все, что ест нормальный человек.
— В таком случае я отправляюсь к начальнику, доктору Смиту, — сказал первый врач.
— Я пойду с ним, — сказал второй.
Монах сказал:
— Хорошо, идите. Прямо сейчас. — Он показал им на дверь. — Передайте Смиту мой привет.
Когда они ушли, он запер дверь. Потом подкатил сервировочный столик к кровати. Он сел на стул сиделки и снял крышку с одной из серебряных посудин на подносе. В ней были устрицы с маслом и красным перцем.
— Меня зовут Кони Мак Клири, — представился он, положив устриц на тарелку и и протянув их Ремо.
Ремо сел на кровати и взял тарелку. Он подцепил большой кусок белого мяса и проглотил его не разжевывая. Он запил мясо глотком золотистого пива из стакана, тут же протянутого ему. Потом снова начал поглощать устриц.
— Вероятно, вы удивлены тем, что находитесь здесь? — услышал Ремо голос Мак Клири.
Ремо подцепил очередной кусок мяса вилкой и отправил его в рот. Пылающий от перца рот он заливал золотистым тягучим пивом. Он кивнул Мак Клири, потом поднял вилку и отправил мясо моллюска в рот.
Мак Клири начал говорить. Он говорил, пока Ремо ел устриц и пил пиво, он продолжал говорить, когда поднос опустел, а солнце в окне опустилось за горизонт и пришлось включить свет.
Он рассказывал о Вьетнаме, где молодой морской пехотинец ворвался в штаб вьетконговцев и убил пятерых. Он говорил о жизни и смерти. Он говорил о какой-то «Кью».
— Я не могу сказать тебе, кто этим руководит, — сказал Мак Клири.
Ремо сделал глоток бренди. Он предпочитал менее крепкое спиртное.
— Но я твой босс. Ты не сможешь по-настоящему любить, но в твоем распоряжении будет много женщин. Деньги? Нет вопросов. Только одна опасность: если ты проговоришься, ты не сможешь выйти из игры. Но если ты будешь следить за своим языком, неприятностей не будет. Ты будешь жить в достатке до конца своей жизни.
Мак Клири подался вперед.
— Ты получишь даже пенсию, — сказал он, глядя на Ремо, который изучал поднос в поисках еще какой-нибудь еды.
— Кофе? — спросил Ремо.
— Мак Клири открыл высокий термос с горячим кофе.
— Но я должен предупредить тебя, что это грязная и вонючая работа, — сказал Мак Клири, наливая кофе в чашку. — Настоящая опасность в том, что эта работа будет уничтожать тебя изнутри. Если у тебя будет бессонная ночь, твой мозг будет разрываться от мыслей. О’кей… байки про пенсию это все чепуха. Никому из нас не надо беспокоиться о старости, потому что нам не суждено до нее дожить.
Он посмотрел в серые холодные глаза Ремо и сказал:
— Я обещаю тебе ужас за завтраком, озноб в обед, напряжение за ужином и ухудшение перед сном. Каждые две минуты тебе придется оглядываться через плечо, чтобы убедиться, что никто не стоит за спиной. У тебя не будет и пяти минут, чтобы ты не думал о том, как убить кого-то, или как не быть убитым самому.
