Так. Это бергшрунд. Я принялся расчищать его края от мягкого снега в поисках надежной опоры. После нескольких взмахов молоток ткнулся в лед. Трещина была неширока и, судя по близкому звону падающих в нее подрубленных сосулек, не очень глубокая. Вытянувшись в полный рост на ее нижнем краю, я вбил молотки в склон как можно выше, и резко подпрыгнув, выдернул себя наверх. Кошки надежно вонзились в лед, и, придерживаясь одним ледовым молотком, другой я вонзил еще дальше. Это было сделано четко, полуавтоматически, без суеты и дерганья, и я самоуверенно усмехнулся, оглянувшись на пройденное препятствие. Первые шаги радовали, а мне их предстояло бесконечность и еще один. В голову услужливо запрыгнула то ли китайская то ли японская пословица: “Половина дороги в сто Ри - это девяносто девять Ри”. Вот тебе и Ри-хи-хи. Значит один Ри, пройденный в другую сторону, это тоже половина пути? До чего только не додумаешься на грани жизни и смерти. И Ахилл черепаху догонит...
Дальше я поднимался подобно неуверенно держащемуся на зацепах скалолазу - не спеша, осторожно, но и не останавливаясь ни на секунду. Вся нижняя ледовая ступень была образована мягкой поверхностью натечного льда, который под клювом советского ледового молотка, зажатого в моей правой руке, откалывался темными прозрачными линзами. Японский молоток фирмы “Каджута”, который я из-за легкости и большей надежности взял в левую руку, входил в склон абсолютно прочно, характерным “чавкающим” звуком радуя мой слух. Тут же я еще раз порадовался почти новым кошкам, заточенным не жалея сил.
Уверенно шагая по льду, мне вскоре удалось подойти под вторую ледовую ступень. Когда я осторожно глянул через плечо вниз, то уже не увидел бергшрунда, оставшегося за перегибом. Ощущение было такое, словно я болтаюсь в пустоте высоко над ледником, залитом солнечным светом. Неизмеримо далеко я разглядел цепочку своих следов, пересекающих его. Они остались в другом мире, недоступном мне покое и тепле.
Я покрепче вцепился в рукоятки молотков, и перевел взгляд вверх, с трудом оторвавшись от бездны под ногами. Надо мной темнела десятиметровая стена льда, близкого к отвесу. Справа участок льда был ограничен гладкой затекшей скалой, краем контрфорса, падающего от вершины, а слева язык ледника уходил вниз завораживающим сознание глубоким сколом. Так. Сначала слегка вправо, прижаться к скале, чтобы не выходить на корку, замерзшую у ледника, с коварными пустотами под ней, обманчивыми в своей прочности. Затем чуть влево, туда, где крутизна слегка уменьшается, в отличие от натечного льда возле скал, убегающего куда-то в бесконечность.
Я расслабил ноги, - пусть отдохнут перед броском - и целиком перенес вес тела на ледовые молотки. Оправдывая паузу, оглянулся на пик Маяковского, чья монолитная башня пылала на солнце за моей спиной. У начала северного гребня, который я мог видеть, копошились, выделяясь силуэтами на фоне светлого неба несколько крохотных человеческих фигурок. Я улыбнулся, представив, как эти мелкие букашки, которыми отсюда выглядели мои друзья, будут смотреться на вершине, - огромная башня горы, и на ней едва различимые точки. Может ли здесь идти речь о какой-то победе? Если четверка муравьев вскарабкается на крышу небоскреба, могут ли они утверждать, что покорили его? Как все нелепо!.. Я выдернул клюв правого молотка из льда, выбросив руку как можно дальше вперед, подшагнул кошками, и замахнулся левой рукой - все четко, уверенно. Ха! Будешь тут уверенным, если голова кружится от одной мысли о падении! А куда сверзятся в итоге твои бренные останки даже нет возможности увидеть. Вот и уходит душа в пятки.
Наконец я преодолеваю наиболее крутой участок стенки и выползаю на склон, который с непривычки кажется мне чуть ли не ровной дорогой. Ноги в икрах слегка побаливают от выпавшего на их долю напряжения, а сердце все еще стучится о грудную клетку со скоростью пулемета. Однако успокаиваться на краю обрыва желания не было, и я быстрым рывком поднялся метров на пятьдесят выше, где на склоне лежал неглубокий, по щиколотку, снег. Здесь, с трудом утоптав ступени для ног, я остановился перевести дух.
