— Больше я ничего вам сообщить не могу. Лишь повторяю, что женитьба на Хемнолини не противоречит требованиям моей совести. У меня слишком серьезные основания не осведомлять вас о Комоле, это было бы непорядочно с моей стороны. И я буду молчать даже в том случае, если вы не захотите отказаться от своих подозрений. Коснись дело личных моих неприятностей и огорчений, я не скрыл бы от вас ничего. Но тут речь идет о чужой репутации.
— А Хемнолини ты рассказал? — спросил Джогендро.
— Нет. Я собирался сделать это после свадьбы, но если она изъявит желание, объясню ей все теперь же.
— Можно ли нам задать несколько воягросов Комоле?
— Ни в коем случае! Если вы считаете виновным метя, применяйте ко мне любые меры, ноя не допущу, чтобы подвергалась допросу ни в чем не повинная девушка.
— Допрашивать кого бы то ни было больше не к чему. Все, что нам хотелось знать, мы узнали. Доказательств более чем достаточно. И теперь я говорю тебе прямо: только посмей после всего этого явиться к нам в дом, и тебе не миновать оскорблений.
Ромеш побледнел, но остался спокойным.
— И еще, — продолжал Джогендро, — не вздумай писать Хем. Между вами не должно существовать никаких отношений, ни явных, ни тайных. Если же ты все-таки ей напишешь, знай, что я перед всеми разоблачу так тщательно скрываемую тобой тайну и приведу имеющиеся у меня доказательства. А пока на расспросы, почему расстроилась свадьба, буду отвечать, что сам не дал согласия на этот брак, и настоящую причину никому не открою. Однако имей в виду, — один твой неосторожный шаг, и все получит огласку. Ты дешево отделался, Ромеш, только не думай, что меня удерживает сострадание к такому лицемеру и мошеннику, как ты. Мой поступок вызван единственно любовью к Хем, моей сестре. А теперь выслушай мое последнее слово: никогда, ни одним звуком, ни намеком не обнаруживай, что ты имел какое-то отношение к Хем. Я, конечно, не собираюсь полагаться на твое честное слово, даже правда неубедительна в устах лжеца. Но, если у тебя еще сохранились остатки стыда или страх перед разоблачением, не вздумай пренебречь моим советом!
— Ах, не довольно ли, Джоген? — заметил Окхой. — Посмотри, как безропотно принимает все это Ромеш-бабу! Неужели в твоем сердце нет ни крупинки жалости? Пойдем. Не беспокойтесь, Ромеш-бабу, мы уже уходим.
Наконец, оба покинули комнату. Ромеш застыл на месте, словно каменное изваяние. Когда состояние оцепенения прошло, ему захотелось уйти из дома, чтобы наедине с самим собой обдумать все происшедшее. Но он вспомнил о Комоле — нельзя же бросить ее здесь одну.
Войдя в соседнюю комнату, Ромеш увидел, что Комола, приподняв жалюзи выходящего на дорогу окна, молча смотрит вдаль. Заслышав шаги Ромеша, она опустила жалюзи и обернулась. Ромеш сел на пол.
— Кто были эти двое? — спросила девушка. — Сегодня утром они приходили к нам в школу.
— В школу? — удивленно переспросил Ромеш.
— Да, — подтвердила она. — А с тобой о чем они говорили?
— Спрашивали, кем ты мне приходишься.
Комоле не довелось пройти науку, как вести себя в доме свекра, никто ее не наставлял, в каких случаях принято проявлять застенчивость. Но скромность была в ней воспитана с детства, и, услышав слова Ромеша, она густо покраснела.
— Я им ответил, — продолжал юноша, — что ты мне чужая.
Комола решила, что он просто задался целью вывести ее злыми шутками из себя.
— Перестань, — резко сказала она и отвернулась.
А Ромеш продолжал размышлять, как ей обо всем рассказать.
Внезапно девушка забеспокоилась:
— Взгляни, вороны таскают твои фрукты!
Убежав в другую комнату, она отогнала ворон и вернулась обратно с подносом.
— Поешь, пожалуйста, — сказала она, ставя поднос перед Ромешем.
У Ромеша пропал всякий аппетит. Однако такая заботливость девушки тронула его.
— А ты сама?
— Возьми ты первый.
Конечно, это была мелочь, совершенный пустяк, но в теперешнем его состоянии робкий сердечный порыв Комолы причинил ему такую острую боль, что он едва удержался от слез. Не говоря ни слова, он заставил себя приняться за еду.
Когда завтрак был окончен, Ромеш сказал:
— Завтра мы поедем домой, Комола.
