Отец высоко вздернул руку, совершившую ошибку, как будто ошпарился.
– Всё, всё! – торопливо сказал Алеша. – Я эту позицию пять ходов выстраивал.
– Ты предвидел мою глупость? – обиженно спросил отец.
– Ну, знаешь! Тебе же по-хорошему и деваться-то некуда.
Это было правдой, но только отчасти. Фигур на поле было достаточно, можно еще было побороться за ничью.
Был уже второй час ночи. Для их ночных бдений – время первого перекуса.
Пока Алексей замешивал омлет с луком, картошкой и сосисками, отец колдовал над кофе. Он прокалил джезву, потом засыпал в нее кофе вместе со щепоткой соли, сахара и перца. Воду налил сырую, добавляя ее понемногу, как только пенка начинала вспухать и вулканически волноваться.
К приготовлению еды ГМ относился как восточный человек, вступая в союз с тайными силами природы, у которых, своим путем, были друг с другом отношения близкого родства или же, напротив, полной несовместимости. Справиться мог только мастер интриг, каким он и был, исключительно, впрочем, в этой области.
Это было похоже не на колдовство даже, а на участие в заговоре. В таких военных выражениях обычно шел и комментарий: стравить длинный перец с уксусом или нейтрализовать карася молоком. Отец страшно радовался и громко объявлял всем о раскрытии, например, тайной связи между карликовым омаром и корейской морковью.
Совместное приготовление пищи было самым безмятежным, уговорным временем их отношений. Родство душ, которое почти не требовало слов.
– В общем, конечно, правильно, – сказал отец, уже успев остыть от поражения. – Это если смотреть на дело философски. У судьбы ведь тоже хода назад не возьмешь.
– Потому что она не позволит или кодекс чести?
– Какой, к черту, кодекс чести? Даст по ушам и всё!
За окном в водосточных трубах обрушивался лед, как будто на подступах к городу шли тяжелые освободительные бои.
– А как хочется сыграть хоть раз чистую партию, – мечтательно произнес отец, продолжая следить за поведением кофейной пенки. – Это я о жизни. Так прожить, как картины пишутся. И чтобы партнер был не алгебраической занудой – артистом! Поблажек не надо, должно быть уважение. Азарт и великодушие, прозрение и честь! Вот гениальность! А не то, что думают.
– Что-то это для моих мозгов тяжеловато, – Алексей только подавал реплики, не нарушая, но и не поддерживая отцовского пафоса..
– Да что уж тут такого? Помнишь у Мандельштама? Невероятные строки: – Может быть, это точка безумия, Может быть, это совесть твоя…» Вся мировая словесность не подозревала даже, что эти два понятия родственники: вдохновение и совесть. А точка безумия здесь именно вдохновение, экстатическое состояние. Но вдохновение не может длиться целую жизнь. У поэта есть черновики. Значит, и любви нужны черновики. Значит, и у всякого человека должна быть возможность зачеркнуть, исправить, написать вариант. По высшему счету это и будет честно.
– Ну, тут я тебе не товарищ.
– Ты мне не товарищ, – с пафосом поддержал отец. —
Какой ты мне товарищ? Мы же с тобой в войну играем.
С чашечками крепкого кофе сели играть дальше. Дым от сигарет растягивался как пряжа и исчезал в коридоре.
– Ты там форточку, что ли, открыл? – спросил отец. – Правильно.
– Ночь похожа на наркотик, – откликнулся Алексей.
– Правда? Совсем иначе все воспринимаешь.
– Не знаю, не ведаю, – отец думал над ходом. – Пробовать не приходилось. Хотя ты прав, наверное. Но мы дороже ценим утренние метафоры.
– Ох-ох-ох!..
– Чего охаешь-то? Давно не перечитывал свои статьи.
Вот это и было ошибкой ГМ. Зачем упоминать о статьях? Игра становилась вязкой. Ни у одной фигуры не было осмысленной перспективы. Но Алексей, видимо, уже не следил за партией. Отец давно ничего не говорил по поводу публикаций сына, хотя тот всегда старался оставлять их на видном месте.
– Алешка, прости. У меня и в мыслях не было тебя обидеть.
– Ну что? Будем говорить или станем отмалчиваться?
– жестко сказал Алексей.
– Ты уверен, что тебе это интересно?
– Твое мнение? – захохотал Алексей.
– Можно просто цитату? Ты же знаешь мою ужасную память – любую дрянь запоминаю. О Господи!
– Ну давай, чего уж.
