Однажды, когда я так ел, на меня наткнулась Кэт. Она загуляла с приятелем – мерзко представить, чем они там занимались, – проскользнула на кухню, увидела меня и говорит: «Какой ты печальный!» А я только смерил ее взглядом и ем дальше. Мог бы ответить: «На себя посмотри». Знаем мы ее «приятеля». Он славится тем, что выбирает себе дурнушек, потому что они дают на первом свидании. Скотина. Кэт говорит, ей по барабану, и вообще все мужики одинаковы, включая меня. Это правда. У меня тоже есть, так сказать, «подруга», которая нужна мне только для секса, а все остальное я выполняю для отвода глаз. Девчонка об этом не знает. То есть догадывается, конечно, но напрямую я ничего такого не говорю, а она и не спрашивает – наверное, тоже что-то получает от наших отношений, иначе не стала бы со мной встречаться. Ее зовут Эм. Думаю, она ожидала от меня большего.
Надо сказать, во мне разочаровываются все, кому я небезразличен. Родители разочарованы; дедушка разочарован; разочарована даже крестная Шейла, которая всегда помнит про мой день рождения и хранит у себя мои детские фотографии. Все они мечтали, что у меня будут свои устремления, увлечения и какая-нибудь замечательная цель в жизни. Теперь им хватило бы, если б я просто устроился на работу. Что тут скажешь? Ну не вышло. Одно время мне нравилось кино, и они думали, что это меня на что-нибудь вдохновит, однако интерес иссяк.
Мать говорит: «Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. Не может человеку нравиться такая скучная жизнь».
Так и подмывает ответить ей, и отцу с дедом, и Шейле: «А почему я должен быть счастлив ради вас?» Я тащу этот груз на шее – требование непременно быть счастливым. И не для себя, а для них. Зачем? Чтобы их отпустило чувство, будто они мне чего-то не додали?
Но я попросту отвечаю: «Меня все устраивает».
Они действительно мне кое-чего не додали. И от сочувственных взглядов лучше не станет. Только не хочется смотреть им в глаза. Как же я устал быть семейным недоразумением! Найдите себе другой объект для заботы и оставьте меня в покое.
Теперь вы меня презираете. Знаете, как-то не трогает. Задайтесь вопросом: какое вам дело? Нет, просто подумайте. Это ведь не презрение как таковое, вы просто боитесь превратиться в подобие меня – если уже не превратились.
Нет, все могло быть и хуже. Я не агрессивен, не груб, не расточителен. Слежу за собой, чистоплотен, вежлив с подругами матери. Не заваливаюсь домой пьяным, не принимаю сильнодействующей наркоты, не курю. Конечно, время от времени балуюсь травкой, не без этого, но не в таких количествах, о которых стоит говорить. Моя инертность проистекает не отсюда; она берет начало в главном источнике, материнской жиле, незамутненном понимании природы бытия:
Жизнь тяжела, от нее умирают.
Я эту мысль увековечил на своем окне краской из аэрозольного баллончика. Получилось похоже на граффити. Бывает, лежу на кровати, рассматриваю корявые буквы на фоне пасмурного неба и думаю: «Вот именно». Так и есть, ни отнять, ни прибавить. И этого не переменишь. Вот тогда я, пожалуй, испытываю нечто близкое к удовлетворению.
А с той тысячей история особая. Отец отсчитал их наличными, мелкими купюрами по пятьдесят и двадцать фунтов. Тратить мне их не на что, а вот иметь приятно.
– Ты сильно не думай, – напутствовал папаня, сопровождая слова вымученной улыбкой. – Отмочи какую-нибудь глупость, потрать деньги с задором, чтобы запомнилось надолго.
Я взял упаковку липкой ленты и оклеил деньгами все стены. На бордюр похоже. Отец не знает. Он ко мне не заходит, даже когда и бывает у нас. Вроде как из уважения к моему личному пространству. Да только, на мой взгляд, дело в другом. Он просто не хочет лишний раз напоминать себе, как меня подставил. Эм в восторге от расклеенных аккуратными рядами пятидесятифунтовых банкнот. Говорит, я не похож на всех остальных, и это ее притягивает, а еще что я с причудами и когда-нибудь непременно стану знаменитым. А я отвечаю, что не хочу быть знаменитым, хочу просто быть. И она еще больше восторгается. И я предлагаю ей кое-чем заняться, но она сейчас «не в форме» и хочет просто поговорить. Вот и сидит, балакает что-то, а я смотрю в окно, где воркуют голуби, а потом вижу, что она плачет.
