Круг - страница 4
Перед новруз-байрамом[4] Неймата пригласили в гости. На белой скатерти стояли традиционная зелень, тоненькие разноцветные свечки, крашеные яйца, сласти.
— Хороший, милый праздник, — сказал Асад, — но жаль, что предки дали маху — запретили выпивку… Что за праздник без спиртного!
Неймат улыбнулся. Он знал, что Асад трезвенник.
— А давай выпьем немного коньяку. Кстати, у нас сладкая закуска.
Сурея принесла маленькие хрупкие рюмочки.
— Будем здоровы! Выпьем за Сурею-ханум.
— За ваше здоровье, Сурея-ханум! — сказал Неймат и выпил впервые в жизни…
Когда он уходил, было поздно. Он посмотрел на их четыре окна. Два из них были черные — девочки спали, два других — цвета хорошо заваренного чая. Не доносилось ни звука. Ковры поглощали шаги, как вода.
Неймат долго смотрел на эти окна, услышал вдруг звон трамвая и понял, что это последний. Помчался, поскользнулся, упал, торопливо встал, снова побежал и с трудом впрыгнул в последний вагон.
Трамвай был пуст. Свет почему-то не горел. В громыхающем по рельсам вагоне были только Неймат и отражающиеся в окнах звезды. В переднем вагоне кондуктор флиртовала с водителем. Они были увлечены, им ни до кого не было дела.
В воздухе стоял запах весны. Запах весенней ночи тысяча девятьсот пятьдесят пятого года.
Вдруг Неймата пронзила острая мысль: он влюблен в Сурею. Это открытие испугало его. Ведь он понимал, знал, что это зряшная, безнадежная любовь.
Трамвай подскакивал на рельсах, в окнах вздрагивали звезды…
В эту ночь он не пошел в свою тесную каморку. До утра шатался по улицам. И до утра с ним была Сурея.
О боже! Как будто все это было вчера. Или тысячу лет назад. Теперь, через десять лет, думая об этой неповторимой мартовской ночи, Неймат улыбался.
Жизнь полна неожиданностей. Если бы десять лет назад, в ту весеннюю ночь, Неймату показали вот этот, сегодняшний день его жизни — 5 июня 1965 года, — он бы не поверил.
Все домашние мелкие детали нынешнего утра: пробуждение от голоса Суреи, завтрак с ней, прощание перед уходом — все это десять лет назад показалось бы Неймату несбыточной грезой.
Так же, как он не может представить себе сегодня, что с ним будет через десять лет. Он перебрал в памяти свои самые заветные желания, все, что он прятал в глубине души, в осуществление чего никогда не верил. Вспомнил, улыбнулся, подумал: «Неужели наступит время, когда и это все будет привычным, повседневным? Невозможно! Однако если бы десять лет назад мне рассказали мой сегодняшний день, разве бы я поверил? Нет! Так, может… Все может случиться. Все, что я гоню от себя, прячу в глубине, все, о чем не решаюсь даже думать, однажды — через пять, десять, пятнадцать лет — может стать моей жизнью».
Но эта мысль его не обрадовала. Потому что за ней пришло мрачное предположение. Может быть, когда все это станет правдой, реальностью, жизнью, оно превратится в такую же обыденщину, как этот день?
…Однажды, когда Неймат, как обычно, пришел заниматься с девочками, он увидел входную дверь раскрытой настежь. Входили и выходили соседи, родственники, знакомые и незнакомые. В передней он заметил старшую сестру Суреи Алию и обратил внимание на ее одежду — какой-то торопливый траур: на голове черный платок, а платье пестрое. Потом — на ее лицо: глаза распухшие, красные от слез, а губы накрашены…
В этот день Асад умер от разрыва сердца на работе…
Семь дней Неймат приходил неизменно.
Вечером седьмого дня, когда все разошлись, Сурея обратилась к Неймату:
— Знаете, все это время не до того нам было. Но теперь пора уж браться за дело. Кармен и так еле-еле тянется, а за эти дни, наверное, здорово отстала. Завтра начинайте уроки, и прошу, пожалуйста, требуйте построже.
Через два месяца Неймат робко подошел к Сурее.
— Сурея-ханум… — смущенно начал он. Давно уже хотел он это сказать, но не знал — как. — Вы знаете, Сурея-ханум, я так привык к вам, к вашей семье. Я хотел сказать, что мне, мне… не надо платить. Я буду заниматься просто так.
Сурея улыбнулась:
— Да что вы, Неймат! И не думайте. Я обижусь на вас. Очень.
