Разин вышел и отдал мешок казакам.
– Поделите каждый по обиде своей! – сказал он чумакам.
– Спасибо тебе, батько!
– Не на чем!..
Плохово вылез из‑под лавки и встряхнул полуживого воеводу:
– Боярин, где бы схорониться, пока эти черти не уедут?
Боярин растерянно оглянулся:
– Вот и негде. Везде сыщут! Свои выдадут.
– Запремся тогда!
– Вот это дело!
Они позвали к себе на оборону десяток стрельцов и крепко заперли дубовые ворота и двери приказной избы.
Разин, еще кипя гневом, возвращался на струг, когда к нему подбежали его молодцы.
– Смилуйся, батько! – загалдели они. – Что ж это за напасть! Слышь, воевода велел по кружалам вдвадорога вино продавать. Можно нам без вина разве?!
– А – а! – заревел не своим голосом Стенька. – Бей кружалы, молодчики! Идем в приказ! Ну уж я его!
Запертые ворота довели его до бешенства.
– Бей! Ломай! – кричал он, хмелея от крика. Огромным бревном выбили ворота, потом двери избы, но воевода и Плохово успели скрыться.
– Убью! Зарежу! – рычал Стенька и, обнажив саблю, метался по городу.
– Откройте тюрьму, братики, – решил он наконец в злобе, – пусть за нас колоднички расплатятся.
А тем временем казаки разбили кружалы, выкатили бочки – и началось пьянство. Ярыжки тотчас пристали к ним; колодники с ревом побежали по городу, и жители в ужасе заперлись в своих домах.
Уньковский и Плохово засыпали себя навозом и лежали там ни живы ни мертвы от страха.
«Вот тебе и царю повинился!» – в паническом страхе думал Плохово и читал молитвы…
Почти ночью вернулся пьяный Разин на свой струг, и за ним тянулась ватага.
– Атаман, а атаман, – сказал ему Ванька Хохлов, – ты не сердись!
– А што?
– Наши пошалили малость!
– А што?
– Да вишь, две кошмы верхом шли. Наши‑то пошарпали их. Слышь, сотника взяли, с царской грамотой. Его повесили, грамоту в воду бросили.
– Айда! – весело ответил Стенька. – Люблю! Сорвалось у них, да что ж, коли воеводы сами задирничают…
– А еще…
– Ну!
– Немчин тут объявился. Слышь, бает, от воевод астраханских.
Разин сразу протрезвел. Уж не погоня ли?
– Волоки его сюда!
Он тяжело опустился на вязку канатов, и почти тотчас к нему подвели длинного, сухого немца. Испуганное лицо его было все усеяно веснушками, острый нос краснел на самом кончике, жиденькая рыжая бородка тряслась от страха, и вся фигура его, в длинном кафтане, в чулках и башмаках на тонких, как жерди, ногах, была уморительно – потешна.
Разин окинул его быстрым взглядом.
– Кто будешь?
– Я? Видерос! Карл Видерос! Я для вас струги делал!
– Сорочье яйцо ты. Вот ты кто! Зачем послан?
– Воеводы прислали! Я не сам. Иди, говорят, и скажи этому супост…
– Что – о? – грозно окрикнул Разин.
– Этому доброму человеку, – поправился немец, – чтобы он сейчас по нашему приказу всех приставших людей в Астрахань воротил. Не то худо будет. Царь уж не помилует!..
– Ах ты пес! – закричал Разин, выхватывая саблю. – Сучий ты сын! Как ты смеешь мне такие речи говорить. Я тебя!
– Ай! – завизжал немец и упал на палубу.
– Подымите его! – приказал Разин, весь дрожа от гнева. – Держите да встряхивайте!
Два дюжих казака подняли за шиворот немца и время от времени встряхивали его, как мешок, а Разин, сверкая распаленными от гнева глазами, кричал, махая перед его носом саблею:
– Ладно! Ладно! Воеводы мне смеют приказы слать, немилостью грозить! Скажи, что Разин не боится ни воеводы, ни кого повыше его! Заруби себе!.. Пожди: я с ними еще свижусь! Тогда будет расчет! Дураки, остолопы, трусы! Теперь у них сила, они и нос дерут. Небось, возьмет и наша верх. Я на совесть с вашими свиньями расплачусь. Покажу, как меня без почета принимать. В ноги поклонятся!.. Да!.. Дайте ему взашей!.. – вдруг прервал он свою речь, тяжело переводя дух. Немец кубарем полетел на берег и не помня себя помчался по улице.
– От – ча‑ли – вай! – прокатилась команда.
Струги поплыли дальше, а Стенька Разин, злобно сверкая глазами, все еще сжимал кулаки.
В воеводской избе, в Астрахани, с унылыми лицами сидели Прозоровский и Львов и только тяжко вздыхали.
– Принес повинную! На тебе! – с горькой усмешкой произносил время от времени Прозоровский, а Львов только разводил руками.
