Пристрелил-таки этого чёртова медведя, произнёс бармен.
Девочка высвободилась из лямок шарманки — та с шипением грохнулась на пол, — подбежала к медведю, встала на колени, обхватила большую мохнатую голову и, всхлипывая, стала её баюкать. Большинство людей в помещении уже повскакали и стояли в этом жёлтом дымном пространстве, держась за оружие на поясах. Шлюхи целым выводком шарахнулись назад, а какая-то женщина забралась на помост, прошла мимо медведя и простёрла перед собой руки.
Всё улажено, заявила она. Со всем уже разобрались.
Ты считаешь, со всем уже разобрались, сынок?
Он повернулся. У барной стойки стоял судья и смотрел на него сверху вниз. Судья улыбнулся и снял шляпу. Большой бледный купол черепа блистал в свете ламп, как громадное светящееся яйцо.
Последние из верных сих. Последние из верных сих. Кроме нас с тобой, все теперь, можно сказать, покойники. Верно?
Он старался смотреть мимо. Огромная туша заслоняла его от всего мира. Было слышно, как та самая женщина объявляет, что в соседнем зале начинаются танцы.
«И поколения, что в мир придут, проклятью шутку принца предадут»[249], произнёс судья. Он чуть повернулся. Уйма времени, успеем потанцевать.
Я танцам учиться не собираюсь.
Судья улыбнулся.
Тиролец и ещё кто-то склонились над медведем. Девочка плакала, платьице спереди потемнело от крови. Судья перегнулся через стойку, схватил бутылку и большим пальцем вышиб пробку. Та, взвизгнув, как пуля, улетела в темноту над лампами. Он ливанул в глотку добрый глоток и откинулся на стойку. Ты же сюда потанцевать пришёл.
Мне пора идти.
Судья как будто расстроился. Идти?
Он кивнул. Потянулся к шляпе на стойке, взялся за неё, но не поднял и не двинулся с места.
Кто откажется стать танцором, если сможет? сказал судья. Танцы — это так здорово.
Женщина стояла на коленях и одной рукой обнимала девочку. Потрескивали свечи, и мёртвый медведь лежал большой горой меха в своём кринолине, будто некий монстр, убитый при совершении противоестественного акта. Судья налил виски в пустой стакан рядом со шляпой и подтолкнул его по стойке.
Пей, сказал он. Пей. «В сию ночь душу твою могут взять у тебя»[250].
Он посмотрел на стакан. Судья улыбнулся и отсалютовал ему бутылкой. Он взял стакан и выпил.
Судья не спускал с него глаз.
Ты всегда считал, что, если ничего не говорить, тебя никто не узнает?
Ты видел меня.
Судья пропустил эти слова мимо ушей. Я узнал тебя, когда впервые увидел, но ты меня разочаровал. И тогда, и сейчас. И всё же ты наконец здесь, со мной.
Я не с тобой.
Судья поднял безволосую бровь. Разве? удивлённо проговорил он. Он делано заозирался с озадаченным видом, неплохой такой актёр.
Я пришёл сюда вовсе не для того, чтобы выследить тебя.
А для чего же тогда? спросил судья.
Ты-то мне зачем? Я пришёл по той же причине, что и любой другой.
И что это за причина?
Какая причина?
Та, по которой здесь оказались все эти люди.
Они пришли сюда повеселиться.
Судья не сводил с него глаз. Он стал указывать на разных людей вокруг и спрашивать, пришли ли они сюда повеселиться и понимают ли вообще, зачем они здесь.
Не обязательно, чтобы каждый оказывался где-либо по определённой причине.
Это так, согласился судья. Не обязательно, чтобы у них была причина. Но из-за их равнодушия заведённый порядок не отменяется.
Он насторожённо смотрел на судью.
Давай сформулируем это по-другому, продолжал судья. Если у них действительно нет конкретной причины, но всё же они оказались здесь, не значит ли это, что на то есть причина у кого-то другого? И если это так, может, угадаешь, кем может быть этот другой?
Нет, не угадаю. А ты угадаешь?
Я прекрасно знаю, кто он.
Судья снова налил полный стакан, отхлебнул из бутылки, вытер рот и повернулся, оглядывая помещение. Это подготовка к событию. По сути дела, к танцу. Участникам в своё время будет объявлено, какую роль им предстоит сыграть. Пока же довольно и того, что они появились. Мы имеем дело с танцем, и он в полной мере несёт в себе собственную организацию, историю и завершение, поэтому совсем не обязательно, чтобы танцоры несли всё это в себе. Как бы то ни было, история всех не есть история каждого по отдельности, как не является она и совокупностью этих историй, и никто не может до конца осознавать, почему он здесь, ибо ему не дано понять даже, в чём состоит данное событие. По сути дела, понимай он это, он вполне мог бы и не явиться, и становится ясно, что его присутствие не может быть частью плана, если таковой существует.
