Когда мы уходили с рынка, зазвенел маленький колокольчик, он известил о прибытии сборщика налогов. На солнце сушился морской угорь, а на булыжниках мужчина в рубашке то ли темно-синего цвета со светло-голубыми полосками, то ли наоборот скоблил большие весы для рыбы. Чарли спросила его, распродал ли он свой товар. Он сказал «да» и, когда она грубовато выругала его по-португальски, побежал, чтобы принести крабов, сделав вид, что оставил их для нее.
Даже полицейский подтянул свой кожаный ремень и улыбнулся ей. Рейтинг Чарли поднялся еще выше. Никто раньше не видел, чтобы он улыбался.
Каждый год здание с колоколом красят в горчичный цвет, а дверь соседнего бара – в ярко-оранжевый, но на солнце они день за днем выгорают, пока цвет не исчезает совсем. Внутри бара пол и стены выложены плитками в форме звезд. Солнечный свет, который проникает внутрь, как два белых коврика, холодно отражается от столиков с мраморными столешницами и сломанных голубых стульев. Цветные репродукции Глами, фотографии в рамках лондонского Тауэра и королевы, жены Салазара, украшают стены. В благодушном сосуществовании здесь находятся большая рыжая кошка и петушок Франсуа. Матросы говорили: «Спой, Франсуа!», чтобы заставить его прокукарекать для Чарли.
Вошел Джо Макинтош.
– Мы подняли одну канистру, вы пойдете?
Ферни вошел в бар в тот момент, когда мы выходили. Он пристально посмотрел на нас.
Ставни на окнах были закрыты. В передней темной комнате сидел Джорджо и ждал нас. Синглтон чистил лодку и различные принадлежности. Он мог вернуться в любой момент.
– Мы решили подождать вас, сэр, – сказал Джо.
– Спасибо, – произнес я, будто принимая шлем королевы Елизаветы.
На столе, покрытом газетой, шестидесятиваттовая лампа освещала зеленую стальную канистру с закругленными краями и углами, две ее половины одинаковой формы соединялись намертво.
Я попросил Джо принести «Поляроид». Он принес аппарат вместе со вспышкой и зеленым фильтром, чтобы как можно лучше рассмотреть детали на зеленой окраске, и сделал шесть снимков. Они вышли вполне удовлетворительными.
Джо взял маленькие плоскогубцы и начал расковыривать канистру, пока ее древние петли не поддались и она не раскрылась.
Никто из нас, я думаю, не ожидал многого, но все же мы надеялись, что усилия наши увенчаются чем-то большим.
Увы, там оказались пара пригоршней белых хлопковых нитей не очень хорошего качества, старый кусок ткани размером с мужской носовой платок, несколько клочков белой бумаги и двадцатидолларовый банкнот, смятый и грязный.
Чарли протянула руку за купюрой, но, когда она взяла ее в руки, раздался шум двигателя мотоцикла. Он нарастал и заглох прямо под нашими закрытыми ставнями окнами.
– Ферни! – произнесла Чарли и нахмурилась.
Конечно, это ничего не значило. Мы просто убрали канистру, прежде чем впустить Ферни, а затем повели его на кухню, чтобы предложить кофе. Он принял чашку в своей вежливой сдержанной манере, приветливо улыбнулся и заявил, что он привез сообщение конфиденциального характера от первого человека в районе.
– Кто же этот «первый человек»? – спросил я Ферни. Он ответил:
– Сеньор Мануэль Гамбета до Росарио да Кунья, с вашего позволения, очень важный господин.
Я услышал с балкона голос Синглтона:
– Ну и что же это за сообщение?
– У меня, сеньор Фернандес Томас, принцип: позволять любому сообщать мне все что угодно в любое время.
– У меня тоже, сэр. – Он не подал виду, что слышал вопрос Синглтона, и вручил мне адрес, по которому я приглашался в пять часов пополудни, «чтобы узнать что-то полезное». – Мы встретимся там с вами, – сказал он, взял фетровую шляпу с мраморной стойки, вскочил на мотоцикл и загрохотал по узкой булыжной мостовой, по сторонам которой стояли выбеленные известью дома. Он не оглядывался.
* * *
В доме все сидели вокруг стола, уставившись на две двадцатидолларовые купюры. На каждой стоял номер серии из двадцати трех цифр.
– Две? – спросил я. – Мне показалось, что в контейнере лежала только одна.
– Так и есть, – кивнул Джо. – Чарли извлекла этого близнеца из корзины с грязным бельем.
