Патрулирование велось двумя колоннами, по одному отделению в каждом, двигающихся параллельно примерно в двадцати пяти метрах друг от друга. Одной из наших задач был поиск входов в туннели, ведущие в Лонг Бинь для совершения диверсий. Прокладывать две тропы одновременно выходило слишком шумно и медленно. На некоторое время Шарп перестроил нас в одну колонну, впереди шло другое отделение.
Идти головным было потрясающе до тех пор, пока меня не переставили замыкающим в самый конец колонны. Это было непередаваемо жутко. В половине фильмов, что я видел о Второй Мировой войне в Азии и на Тихом океане, по крайней мере одного парня в конце колонны всегда снимали, перерезав ему глотку. Пока мы шли, я чувствовал глаза, шарящие по моей спине. По коже продирал мороз, и волосы на затылке становились дыбом. Несколько раз я слышал позади шум и чуть не свернул себе шею, резко оборачиваясь, чтобы застрелить нападающего. Много раз я приближался к предпоследнему парню в колонне, Мак-Клоски, затем поворачивался и припадал на одно колено, высматривая в джунглях любые признаки движения. Когда колонна уже готова была меня потерять, я вскакивал и мчался вдогонку. День проходил, а я всё никак не мог привыкнуть к своему положению. Когда патрулирование окончилось, позиция замыкающего оставалась такой же жуткой, какой была вначале.
Ночь мы чаще всего проводили под открытым небом в безымянных точках, где мы останавливались и окапывались. Иногда место выбиралось из-за его стратегического расположения или удобства обороны. Иногда — просто потому, что мы в нём оказались в ту минуты, когда село солнце. Как правило, каждую ячейку занимали два человека. Порой после того, как все распределялись по парным позициям, оставался один нечётный солдат. Его акции тут же взлетали. Все хотели его к себе. Ячейка, в которую он попадал, становилась трёхместной позицией. Это означало два часа сна на каждый час бодрствования вместо обычного соотношения один к одному. Время от времени с нечётным числом парней разбирались, оставляя пулемётную команду из трёх человек в одной ячейке. Так случалось не настолько часто, насколько мне этого хотелось бы.
Когда тебя будят каждый час — это пытка для суточного ритма. Это крайне неприятно, но переносимо. Часы бодрствования оказались кошмарной скукой, когда сидишь на краю ячейки, прислушиваясь и пытаясь протянуть как можно дольше, не глядя на часы. Нельзя спать, курить, читать, разговаривать и всё остальное. Можно есть, если еда не производит шума. Чавкать не рекомендуется. Я ел для развлечения, просто, чтобы чем-то заниматься. К сожалению, мой кишечник был не настолько велик, чтобы есть каждый второй час. В темноте я ad infinitum играл со своими пальцами, изгибая и складывая их всеми мыслимыми методами. В некоторые часы я тратил время, складывая силуэты вымышленных лиц или голов животных и представляя, как бы выглядела тень от рук, если бы у меня был прожектор и белая стена. Всё это время я следовал совету сержанта-инструктора с начальной подготовки — «быть тихим, как мышь, ссущая на вату».
Во время первым моих ночей в джунглях все мои мысли вращались вокруг страха. Каждый упавший лист или пролетающее насекомое шумели, как взвод Вьетконга, направляющийся к моей позиции специально с целью отрезать мне яйца. По прошествии нескольких ночей листья и насекомые стали звучать, как листья и насекомые. Снижение фактора страха позволило уровню скуки подняться до почти непереносимых высот. Оказаться вынужденным сидеть в темноте часами, ничего не делая, и не спать было хуже, чем китайская пытка водой.
Как-то ночью, когда мои пальцы устали, а живот был набит, я вырвался из застоя и начал вести дневник. Теперь мне было, чем заняться в карауле в джунглях. При свете луны, а порой просто звёзд, я писал всё время. Как я обнаружил, некоторые ночи были слишком тёмными, чтобы видеть написанное, но это меня не остановило. Можно было писать разборчиво, если не спешить и использовать метод Палмера27, которому меня учили в начальной школе.
Я писал про всё, что происходило в тот день, кто что сказал, и даже рисовал схемы оружия и маленькие примитивные карты. Иногда при ведении записей мой разум начинал блуждать в поисках нужного слова или фразы. Так время пролетало ещё быстрее. Это было чудо. Простая идея вести дневник изменила самую скучную, тягостную и мучительную часть моей жизни во Вьетнаме, ночные дежурства, в приятное и расслабляющее развлечение. Конечно, надо было придерживаться полевых правил, так что бумага должна была быть бесшумной, никаких этих шуршащих и хрустящих пергаментных листов. После возвращения в Лай Кхе я приобрёл достаточно блокнотов, чтобы написать продолжение «Войны и мира».
