— Никому не под силу запомнить все лица, Джейми. Ни вам, ни им. Насколько мне известно, все эти славные парни из немецкого посольства служат здесь со времен царя Александра — или Екатерины Великой, если уж на то пошло. А теперь расскажите, чем я могу помочь в ваших «личных делах», которые погнали вас за тысячу восемьсот миль от прекрасной мадам Эшер в то самое время, когда Германия спит и видит завоевание Марокко, а всему миру грозит революция…
— Меня это не интересует, — твердо ответил Эшер и согласился на чай — крепкий (в Англии даже кофе не был таким крепким), с кусочком сахара, в стакане с серебряным подстаканником, который ливрейный лакей соизволил подать ему на подносе.
Князь подождал, пока слуга выйдет, и спросил уже более тихим голосом:
— А что вас интересует, Джейми? Сейчас не самое лучшее время года, а вы проделали поистине долгий путь.
— Я ничего не знаю об истине, — так же тихо сказал Эшер, — а что касается информации, которую я ищу, то вам она покажется полной бессмыслицей.
Он на мгновение замолчал, прикидывая, сколько вопросов он сможет задать без того, чтобы спровоцировать русских на собственное расследование, — а также насколько полным будет составленный Лидией отчет, который, как он надеялся, вот-вот должен был придти…
Одно только определение «немецкий», в особенности в сочетании со словом «ученый», могло привлечь внимание Третьего отделения… и в итоге привести к депортации. Поэтому Эшер спросил о другом:
— Вы не могли бы разузнать в полиции — или, возможно, в Охранном отделении, — не было ли в Петербурге случаев так называемого самовозгорания людей?
Разумовский высоко вскинул брови:
— Как у Диккенса?
Эшер кивнул:
— Как у Диккенса.
— Но почему..?
Эшер вскинул руку и покачал головой.
— Мне нужно знать, вот и все, — сказал он. — Не обязательно, чтобы эти случаи были доказаны, достаточно лишь сообщения о них. Меня интересуют последние два месяца.
Если не получается взяться за дело с одного конца, можно подойти к нему с другой стороны… по крайней мере, пока не пришло письмо от Лидии.
Русский молчал, прищурив голубые глаза. Эшер сомневался, что князь — и кто-нибудь еще — слышал или читал о находке в заброшенном дворце в старой части Константинополя, откуда он и Лидия выбрались зимним утром 1909 года: о четырех или пяти обугленных, почти полностью сгоревших телах, вокруг которых не было никаких следов костра или горючего. Турецкое правительство замяло дело, и оно затерялось среди сообщений о более крупных волнениях, прокатившихся той ночью по древнему городу.
Но Разумовский был его другом — и царским агентом, — а значит, он наверняка поищет отчеты.
Князь сказал лишь:
— Что ж, друг мой, если вас интересует самовозгорание, то сегодня вечером на балу Теософского сообщества вы услышите о нем все, что только можно. А также о полтергейсте, левитации, падающих с неба рыбах и живых лягушках, обнаруженных в непроницаемой толще камня. Княжны любят подобное времяпровождение. У них в гостях будут все ученые, зарабатывающие себе на жизнь исследованием телепортации или таинственных чудовищ из шотландских озер…
— И уж я постараюсь, чтобы они раскрылись во всей красе.
И, возможно, спрошу их, не изучают ли они попутно болезни крови.
— Тогда вы станете самым желанным гостем вечера. Большинство этих «ученых» не склонны слушать друг друга.
— Но я также хочу знать, — добавил Эшер, — что на этот счет говорит Охранное отделение.
Разумовский снова усмехнулся:
— Вот сами у них и спросите. Они тоже будут на балу.
После того, как Разумовский еще раз заверил Эшера, что тот может обратиться в возглавляемый князем отдел Министерства по поводу любого «затруднения», возникшего во время пребывания в Санкт-Петербурге, Эшер нанял извозчика и по Каменностровскому проспекту вернулся в город. День был морозным, но ясным, и в подступающих сумерках острова сохраняли сказочную атмосферу места, далеко отстоящего по времени от нарождающегося двадцатого столетия; рощи и березовые аллеи в имениях аристократов, небольшие деревянные избы, подражающие в простоте крестьянским жилищам, — все они словно отражались в волшебном зеркале. Слабый проблеск того, что было Давным-давно.
