Воспоминания о виденном на причале — или вроде бы виденном — вернулись, вновь бросив Буффалона в дрожь. Лучше забыть о Лакедоне — и о Виччи тоже. Они мертвы.
Настала ночь, но шторм не утих. Буффалон заставил себя спуститься за похлёбкой и в первый раз заметил, что часть экипажа озирает его не только с равнодушием и презрением. Теперь несколько взглядов казались почти дружелюбными. Дружелюбными, но всё же пугающими. Буффалон не сомневался, что это связано с доспехами. Кто он? — должно быть, удивлялись они. Доспехи говорили о силе и власти. Зачем же такому, как он, путешествовать на столь убогой посудине, как «Пасть дракона»?
И снова он забрал еду в каюту, предпочтя одиночество. На этот раз пища оказалась чуть более аппетитной, или, возможно, предыдущее варево так сожгло язык солдата, что он лишился вкусовых ощущений. Буффалон проглотил все до капли, лёг и попробовал уснуть. Он не жаждал вновь увидеть сны о Еранасе, и кошмары о гробнице отнюдь не привлекали его. Но усталый боец просто проваливался в дрёму и знал, что бороться с изнеможением не стоит. Даже жестокая качка «Пасти дракона» не помогала держать глаза открытыми…
— Так… хорошо… отдохнуть, — раздался скрипучий, но по прежнему знакомый голос. — Но ведь… говорят… грешники недостойны… покоя… а?
Буффалон с выпучившимися глазами вскочил на ноги. Фитиль в лампе едва тлел, но даже при этом крохотном огоньке солдат видел, что в комнатёнке больше никого нет.
— Проклятие!
Очередной кошмар. Глядя на лампу, Буффалон сообразил, что мог уснуть, даже не сознавая этого. Голос звучал в его голове, и нигде больше. Голос ныне потерянного товарища…
Голос Виччи.
Грянул гром. «Пасть дракона» содрогнулась. Буффалон ухватился за край койки, потом снова попытался лечь и расслабиться.
— Надо было… послушаться Лакедона… Буффалон. Теперь уже… может быть… слишком поздно.
Он оцепенел, лишь взгляд метнулся к двери.
— Иди к нам, друг… к Лакедону… и ко мне.
Буффалон выпрямился.
— Виччи?
Ответа не последовало, но снаружи каюты заскрипели доски, словно кто то прошёл по ним и теперь остановился у самой двери.
— Кто там?
«Пасть дракона» накренился, и Буффалон чуть не покатился кубарем. Солдат прижался к переборке, взгляд его не отрывался от двери. Неужели он вообразил и этот хриплый, рождающийся в муках голос Фрама?
После кошмара в гробнице прошло несколько дней, измотавших нервы опытного бойца хуже любого сражения, но всё же что то тянуло Буффалона к двери. Весьма вероятно, что, когда он откроет её, там никого не окажется. Виччи и антиквита там быть не может, они не поджидают друга, так безжалостно убившего их. Такое случается только в страшных историях, рассказанных шёпотом у ночных костров.
Но и о чудовищных разумных латах Буффалон до сих пор не слыхал.
И снова скрипнули доски палубы. Буффалон стиснул зубы, потянулся к щеколде…
Рука в перчатке резко повернулась — и запылала зловещим красным.
Буффалон отдёрнул перчатку, удивлённо наблюдая за внезапно потускневшим свечением. Он протянул руку снова, и на этот раз ничего не случилось. Успокаивая себя, Буффалон отодвинул засов и настежь распахнул дверь…
Дождь и ветер обрушились на него, но никакой жуткой фигуры, обвиняюще грозящей ему костлявым пальцем, снаружи не было.
Натягивая плащ, Буффалон поспешил на палубу; взгляд его метнулся влево, потом вправо. Где то на носу маячили размытые силуэты матросов, сражающихся с парусами, но — ни следа воображаемых фантомов.
Чьи то тяжёлые шаги заставили его повернуться к корме — оттуда на бак бежал один из людей Рихтеля. Человек миновал бы Буффалона, даже не взглянув на него, но солдат остановил его. Не обращая внимания на свирепое выражение лица матроса, он прокричал:
— Ты никого здесь не видел? Никто не стоял около моей каюты?
Моряк фыркнул что то на чужом языке и отпрянул от Буффалона, словно от прокажённого. Солдат проводил взглядом убегающего, а затем посмотрел на перила. В голову ему пришла нелепая мысль, но всё же, рискуя жизнью, он шагнул к краю и перегнулся через поручни.
Волны безостановочно бились об истрёпанный временем корпус «Пасти дракона», словно изо всех сил пытаясь проломить деревянную обшивку, наполнить собой брюхо корабля и утащить судно и его обитателей в пучину, к гибели. Море бурлило, иногда вздымая волны так высоко, что Буффалон с трудом различал небеса.
