— Я ведь хочу как лучше, чтобы ты не блуждал зря в дебрях.
— Знаю, милая, знаю, — Герман чмокнул ее в щеку, шею, плечо. — Я постараюсь не блуждать. Мне до того скверно… и не получается напиться. Я почти не сплю. Или сплю, но слышу звуки вокруг — часы, шелест листьев, твое дыхание, — они отдаются внутри почему-то громче, чем наяву. И постоянно вижу отца на ковре, его лоб. Сегодня его лоб прикрыли бумажной лентой, но знаешь, Рита, я все равно видел сквозь надписи на ленте дыру в голове моего отца! — последнюю фразу он выкрикнул, вскочил на ноги, заходил по комнате. — Пойми, не будет мне покоя, пока я не найду стрелка! Я не знаю, что он испытывал, когда стрелял, за что убил, но ни одна причина не стоит жизни человека, ни одна.
— Вот-вот, — поймала его на слове Рита. — А ты хочешь найти его и убить.
— Хочу, — остановился Герман и вдруг обнаружил нечто такое, что его поразило. — Только не знаю, смогу ли убить. Я представлял себя на его месте… ну, с пистолетом в руке… Должно быть, это непросто. Черт его знает, может, если я буду стоять напротив конкретного человека и буду уверен на двести процентов, что передо мной он… Да, я хочу его убить. Хочу.
— В тебе сейчас говорят боль, горе, обида. Мне понятно, что ты чувствуешь, но, Герман, ты же не сыщик. Боюсь, ты наломаешь дров. Найми настоящего детектива, профессионала. Не доверяешь нашим — поезжай в другой город, поговори с оперативниками, они подскажут к кому обратиться. Только не занимайся самодеятельностью, мне страшно за тебя.
— Ладно, так и сделаю, — неожиданно легко согласился он. Рита обрадовалась, что смогла наконец переубедить его, но следующие фразы ввергли ее в уныние. — Но сначала попробую сам. Не получится, тогда найму… этого… как ты сказала?
— Сыщика, — проворчала Рита.
— Ага, его самого. Смешное слово — сыщик. А знаешь, Рита, я совсем недавно обнаружил, что каждое слово очень точно определяет то, что оно обозначает. Вот смотри: выстрел. Слово емкое, короткое, ударное. Или — смерть. Оно короче «выстрела», но не ударное, а какое-то обтекаемое, неуловимое, как и сама смерть, она есть, но ее нет, ты не можешь ее пощупать, только ощущаешь.
— Герман, ты свихнешься.
— Нет, нет, что ты! — отмахнулся он. — Я люблю жизнь настолько сильно… в дурдоме влачить ее не собираюсь. И отец любил, в этом мы похожи с ним. Последнее время меня тянет к философскому смыслу в словах…
— Скорее к филологическому разбору частей речи, — вздохнула Рита.
— А это мысль…
Герман пошел к лестнице с загадочной улыбкой, Рите показалось, что он действительно слегка тронулся. Она привстала с дивана:
— Ты куда?
— Хочу записать кое-какие мысли. Буду записывать, чтобы не забыть, не упустить детали… — и вернулся. — Послушай меня, Рита, только внимательно. Я буду записывать в тетрадь все, что обнаружу, если вдруг со мной случится непредвиденное…
— Боже мой, Герман, ты пугаешь меня!
— Тихо, тихо. Все мы, как говорится, под Богом ходим. Рита, я доверяю только тебе…
— Лучше не надо, боюсь, я не оправдаю твоего доверия…
— Ты самая замечательная. — Герман поцеловал пальцы Риты, приложил ее ладонь к своему лбу. — Дай слово, если со мной что-нибудь случится, ты передашь записи в прокуратуру, но не в нашу, а повыше. Хорошо? Дай слово, я знаю, ты его сдержишь. Пожалуйста, Рита…
— Даю, — недовольно вздохнула она.
— Я буду хранить записи…
Она не вслушивалась в бред, который шептал Герман. Дом и так пуст, кого бояться, ведь подслушивать некому. Тревожила одержимость Германа, граничащая с умственным расстройством. Рита ужасно устала от него. Тем временем Герман очутился наверху, спросил, задержавшись по пути в свою комнату:
— Ты не помнишь, кто снимал свадьбу?
— Два оператора с телевидения, их постоянно приглашают снимать торжества…
— Этих я помню. А еще кто? Камеры у многих были.
— Я не всех знаю. Андрей снимал, наш шеф-киприот, низенькая брюнетка… А тебе зачем?
— Да так, хочу посмотреть, может, обнаружу интересные моменты. Я у себя.
Оставшись одна, Рита упала на диван навзничь, совершенно расстроенная. Высокий потолок с лепниной навис, листики, цветочки и люстра качались и, кажется, готовы были обрушиться, раздавить. Оно бы и к лучшему, избавилась бы от всех проблем разом. Риту давили события, невозможность освободиться от них. Не пойди она на свадьбу или хотя бы вовремя уйди… И что было б? Все равно примчалась бы опекать Германа, это ее крест. Перебирая в памяти этапы развития отношений с ним, Рита пришла к выводу, что она и есть самая настоящая дура.
