Но раз девушка влюблена, то всякие увещания бесполезны. Слова трактирщика, оказавшиеся пророческими, не оказали по всей вероятности на Мэри Стритер никакого действия.
Вечером Виллиам и Мэри отправились в театр смотреть трагедию Макрели.
Знала ли бедная девушка, сидя в набитом битком партере рядом со своим молчаливым женихом, что ее собственная мрачная трагедия окажется куда страшнее всех сценических ужасов?
В Манор-Плэс парочка вернулась около 11-ти часов вечера.
Трудолюбивый портной оказался на этот раз дома. Ужинали все вместе, а затем пришла пора ложиться спать. В квартире было всего две комнаты. Мать, Мэри и семилетний мальчик легли в передней комнате. Отец лег в задней комнате на своем верстаке, около него в постель легли Виллиам и его одиннадцатилетний брат.
Знали ли эти простые люди, ложась спать, что завтра о них и об их трагической судьбе будет говорить весь Лондон?
Отец проснулся, по обыкновению, очень рано. В серых очертаниях предрассветного воздуха он увидел что-то белое. Это был вставший со своей постели Виллиам. Отец сонным голосом спросил: куда это он так рано собрался? Виллиам снова улегся и оба заснули.
В пять часов старик встал, торопливо оделся и в двадцать минут шестого спустился по лестнице и запер за собой входную дверь. Таким образом, с места драмы ушел последний свидетель, и все, что случилось после его ухода, известно лишь на основании логических выводов и косвенных улик. Точных подробностей случившегося никто не знает, и для меня, летописца, это, пожалуй, даже приятно, так как едва ли события, подобные нижеизлагаемому, можно смаковать, вникая во все их ужасные подробности.
Я уже говорил, что внизу под Юнгманами, жили супруги Бард; в половине шестого, через десять минут после того, как из дома ушел старик-портной, госпожа Бард проснулась; ее разбудил шум, доносившийся с верхнего этажа. Казалось, что в квартире Юнгманов бегают взад и вперед дети. Легкий топот голых ног явственно слышался сверху.
Женщина стала прислушиваться и наконец сообразила, что это очень странно: с какой это стати дети стали бегать и резвиться в такой необычный час?
Госпожа Бард разбудила мужа и обратила его внимание на необычный шум. Оба сели в постели и стали слушать. И вдруг...
И вдруг они услыхали громкий задыхающийся крик, и затем на пол над их головами упало что-то мягкое и тяжелое.
Бард выскочил и бросился вниз по лестнице. Но на верхнюю площадку он не вошел, ибо еще стоя на верхних ступенях, он заглянул в открытую дверь квартиры Юнгманов. Его глазам представилось нечто такое, что заставило его дико закричать и поспешно броситься вниз. Еще момент и Бард стучался к Бевану, крича:
- Ради Бога, подите скорее! Здесь убийство.
Беван выскочил на лестницу. Он и сам слышал этот зловещий стук чьего-то тяжелого падения. Оба - и Беван, и Бард - опять поднялись по скрипучей лестнице наверх. Золотые лучи июльского солнца освещали их бледные и перепуганные лица.
Но и на этот раз они не добрались до места. Они остановились на ступеньке, с которой была видна площадка. На пороге двери и на площадке виднелись лежащие белые фигуры. Эти фигуры были залиты кровью. Зрелище было прямо до ужаса нестерпимое!
На площадке виднелось всего три трупа, а по комнате кто-то ходил; этот кто-то вышел на площадку. Перепуганные соседи увидали перед собой Виллиама Годфрея Юнгмана. Он был в одном нижнем белье, весь перепачканный кровью. Один рукав рубашки был разорван и висел.
Увидав перепуганных соседей, Виллиам крикнул:
- Мистер Бард! Ради Бога, приведите поскорее врача! Может быть еще можно кого-то спасти!
Соседи побежали вниз по лестнице, а Виллиам крикнул им вдогонку:
- Это все моя мать наделала! Она зарезала мою невесту и братьев, а я, защищаясь от нее... мне кажется, что я ее убил.
Это объяснение Виллиам Юнгман повторял до самого своего конца.
Но соседям некогда было рассуждать. Они бросились каждый в свою комнату, поспешно оделись и выскочили на улицу искать врача и полицию. А Юнгман стоял на верхней площадке и все повторял свое объяснение.
Я воображаю, как сладок показался Бевану и Барду летний утренний воздух после того, как они выскочили из этого проклятого дома, я воображаю, как удивлялись честные продавцы молока, глядя на этих двух растрепанных и перепуганных людей. Но идти далеко им не пришлось. На углу улицы стоял городовой Джон Верней, солидный и невозмутимый, как тот закон, который он представлял своей особой.
