– Like it?
– Well, I’ve got to get used to it.
Она села в машину и вернула мне сильно похудевший бумажник.
– Where now? – спросил я, выруливая от тротуара и вливаясь в поток машин, двигавшийся в сторону Оушен-парквей.
– Montreal, – ответила она.
Вот об этом абсурде я и говорил. Почему в Монреаль? По ее словам, там у нее друг-адвокат, который уладит всю эту историю.
Ненавижу долгую езду в машине, особенно если мне приходится сидеть за рулем. Меня никогда не привлекали придорожные пейзажи, городки с тюдорами под красной черепицей, «макдоналдсы», «гамбургер-кинги» и «пицца-хаты», станции «Амоко», «Мобил» и «Шелл», «Холидей-Инны» и «Мотор-Инны» вдоль дороги, по краям которой простираются американский лес или американская степь. Езда мне всегда казалась напрасной тратой времени, но я уже попал в поле притяжения моей спутницы и внезапно ощутил его силу, как ощущал ее в школьном детстве – тревожной дрожью в желудке.
Мы двигались на север под мелким дождем. Она спросила:
– Can you drive with one hand?
– Sure, – ответил я, и она взяла мою правую руку в свои.
У нее были прохладные и очень нежные руки, и время от времени я прижимал их к щекам и целовал ее ладошки.
– Your face is hot, – сказала она один раз.
Иногда она, укачанная движением, клала голову мне на плечо и дремала.
Я не знал, чем кончится эта история. Отправляясь в относительно недалекий Монреаль, я не знал, на сколько еду туда. Я не знал, насколько дружескими были ее отношения с упомянутым адвокатом. Я отдался течению жизни, которая сделала неожиданный поворот, и последствия в данный момент меня не беспокоили. Это был тот редкий случай, о котором мы часто мечтаем: когда сама судьба предлагает нам перемену участи. Не важно, в лучшую или в худшую сторону. Эта перемена обещает потерю старого багажа, о каком бы багаже мы ни говорили: деньгах, доме, бывшем близком человеке, опыте. За этой потерей лежит тайное стремление еще раз вернуться в юность, когда тебя не обременяет ничего, кроме невнятных ожиданий больших перемен к лучшему, которые и являются самой большой ценностью.
Что меня могло ждать в Монреале? Вероятно, втайне я надеялся, что, доставив ее к друзьям, обозначу для себя точку, в которой смогу снова найти ее. Через день, максимум два, мне снова надо было вернуться в наш захламленный офис на бруклинской 18-й авеню и снова писать статьи, без особой надежды на то, что когда-либо они всплывут в чьей-то памяти или будут помянуты добрым словом. Мои старшие товарищи смотрят на нашу профессию проще. «Газета живет один день», – говорит Леша Орлов, и, отметая все остальные вопросы, Володя Козловский добавляет: «Главное – сумма прописью».
В тот момент у меня даже мелькнула грешная мысль о том, что если бы сейчас на скользкой трассе в меня въехал какой-нибудь лихой грузовик, которые носятся по шоссе как угорелые, невзирая ни на какие дожди и туманы, это было бы не так грустно, как могло бы показаться десятку-другому ценителей моего журналистского таланта. Жизнь в тот момент казалась мне доведенной до логического конца. Лучшее было только что пережито, будущее обещало лишь потерю, рассасывание родившегося во мне тревожного чувства в каждодневной топи обязанностей; прошлое уносилось прочь со скоростью 65 миль в час.
Через три часа, когда мы въехали в Хадсон, дождь обрушился на нас грязно-серой стеной, из которой время от времени выплывали навстречу светящиеся вывески автозаправок и придорожных магазинов. Мы вышли возле первого же мотеля, перебежав с автостоянки в освещенный мутным светом офис администратора.
