Одна из этих ничем не отмеченных дверей ощутила приближение Спока, и беззвучно открылась. Он вошел в прохладную темную комнату отдыха, которую делил с Сироком, своим дальним кузеном. Сирока нигде не было видно. Поскольку дверь его личной комнаты была закрыта, Спок пришел к выводу, что его старший кузен находится в своей комнате, вероятно занимается или медитирует. И то и другое было равновероятно.
Спок направился в свою личную комнату. Она была строгой, простой и неукрашенной: простая кровать без изоляционного покрытия (с совершенным температурным контролем покрывала и одеяла были нелогичны), стол с глянцевым треугольным компьютерным паддом, и – единственный штрих индивидуальности – изящная изогнутая вулканская арфа. Он прикоснулся к струнам, извлекая не музыку, а скорее тихий, спокойный, вибрирующий, мерцающий звук, который одновременно был притягательным и немного – хотя это было эмоциональным словом – грустным.
Спок сел на кровать, и задумался о последних нескольких днях. Зная что Сарек не одобрил его реакцию на происшествие на «Энтерпрайзе», Спок отправился в Научную Академию с твердым намерением доставить удовольствие отцу. Он приступил к занятиям в Академии, решив делать все в соответствии с пожеланиями своего отца. И все же… И все же первая встреча с кузеном показала ему, что это будет нелегко.
– Чтож, Спок, – сказал его родственник Сирок со сдержанностью и серьезностью двадцатилетнего, разговаривающего с кем-то на пару лет моложе его, – я все знаю о вашем происхождении. И должен вам сказать, что учителя здесь настроены очень скептически в отношении ваших способностей.
Спок наклонил голову и выгнул бровь.
– В самом деле? – Его голос не выражал никакого расстройства, только вежливый интерес. – Не вижу логики.
– Разве это не понятно? – спросил Сирок. – Ваша мать человек, член печально известной эмоциональной расы. Академия требует постоянного, полного контроля над эмоциями. Ваша биологическая наследственность делает достижение такого контроля проблематичным. Поэтому, из-за того что вы будете перегружены тяжелой работой по поддержанию эмоционального баланса равно как и изучения самых серьезных научных курсов в галактике, ваши преподаватели ожидают, что вы потерпите неудачу.
– Вот как. – После мгновенной задумчивости Спок добавил. – Но позвольте мне сказать, что я обнаруживаю изъян в рассуждении. Хотя люди чувствуют эмоции так же как и вулканцы, вполне возможно, что моя вулканская половина позволит мне управлять этими чувствами без чрезмерного напряжения.
– Мы считаем это сомнительным, – сказал Сирок.
Мы. Не они, а мы. Сирок считал себя истинным вулакнцем, а Спока, ну чем-то меньшим. Именно тогда Спок начал понимать, что он одинок. Верно, в Академии его окружали несколько тысяч студентов и преподавателей. И все же для них всех Спок был другим, посторонним, объектом любопытства. Он не был уверен, что это ощущение именно расстроило его – наверное это было бы слишком близко к человеческой эмоции – но он остро осознал свое отличие.
Хотя, размышлял Спок, лежа на своей кровати, это неудивительно. Он всегда был чем-то вроде постороннего, почти изгоем. И он всегда справлялся с этим. Для юноши, который не был похож на других, была своя награда. Он мог читать, учиться, исследовать в уединении свой разум. И теперь в Вулканской Научной Академии он получил возможность делиться своими мыслями с величайшими учеными, даже с теми, кто умер за столетия до него и оставил свои мысли в письменной или электронной форме. С такого рода компанией Спок едва ли мог назвать себя одиноким. И все же…
В это самое утро он участвовал в групповом обсуждении недавнего прогресса в технологии искусственного интеллекта. Одиннадцать молодых вулканцев и два пожилых, серьезно и логично обменялись идеями и наблюдениями относительно субмикроскопических схем, бикамерных, трикамерных и тетракамерных логических драйверах, и других вопросах. Обсуждение шло гладко, совершенно рационально, и безмятежно. Однако всякий раз, когда Спок делал замечание, он всегда чувствовал небольшую паузу, прежде чем кто-либо еще соглашался с его мыслью и предлагал ее развить. Возможно другие и не выказывали ему презрения или насмешки, но они
