Разумеется, различные глобальные управляющие системы конкурируют друг с другом. Однако эта конкуренция носит второстепенный характер по сравнению с разрывом между глобальным управляющим классом и отдельными обществами, точно так же, как конкуренция между владельцами различных корпораций, пусть даже ведшаяся при помощи пулеметов, была второстепенной по сравнению с разрывом между ними и эксплуатируемыми ими массами рабочих.
Глобальный класс эпохи информационных технологий (интернациональная олигархия, или «новые кочевники») эксплуатирует не какие-либо классы и социальные слои — он эксплуатирует отдельные общества как таковые подобно тому, как класс собственников индустриальной эпохи эксплуатировал рабочих.
Глобальный класс противостоит разделенным государственными границами обществам не только в качестве владельца и управленца (нерасчлененного «хозяина» сталинской эпохи), ноив качестве глобальной, то есть всеобъемлющей структуры.
Этот глобальный господствующий класс не привязан прочно ни к одной стране или социальной группе и не имеет никаких внешних для себя обязательств. Он враждебно противостоит не только экономически и политически слабым обществам, разрушительно осваиваемым им, но и любой национально или культурно (и тем более территориально) самоидентифицирующейся общности как таковой.
Под влиянием формирования этого класса, попадая в его смысловое и силовое поле, государственные управляющие системы, сохраняя свои прежние формы, по сути перерождаются. Они переходят от управления в интересах наций-государств, созданных Вестфальским миром, к управлению этими же нациями в его интересах, в интересах «новых кочевников» — глобальных сетей, объединяющих представителей финансовых, политических и технологических структур и не связывающих себя с тем или иным государством. Соответственно, такое управление осуществляется в пренебрежении к интересам обычных обществ, сложившихся в рамках государств, и за счет этих интересов (а порой и за счет их прямого подавления), что выглядит как резкое снижение эффективности.
На деле же, по-видимому, происходит повышение эффективности при кардинальной смене мотивации.
Конкретные последствия этого с точки зрения традиционного государственного и корпоративного управления (а также самоуправления на глобальном и местном уровне) многообразны, однако наиболее значимыми представляются следующие:
самопрограммирование: управленец и система управления в целом, убеждая кого-то в чем-то (а управление при помощи формирования сознания — прежде всего убеждение), неминуемо убеждают в этом и себя — и теряют адекватность;
уверование в собственную пропаганду, даже если в начале ее осуществления управленцы и система управления в целом сознавали ее недостоверность;
переход от управления изменением реальности к управлению изменением ее восприятия;
отказ от восприятия реальности в пользу восприятия ее информационного отражения (в первую очередь в СМИ);
резкое снижение уровня ответственности: работая с телевизионной «картинкой» и представлениями, управленец неминуемо теряет понимание того, что его работа влияет и на реальную жизнь людей. Последнее особенно важно, так как безответственность управляющих систем не остается их исключительным достоянием»: она в полной мере воспринимается обществом и, более того, становится в нем нормой. Ведь эффективность технологий формирования сознания повышает влиятельность тех, кто их применяет, а «платы за могущество» нет; человек, формируя сознания других, чувствует себя творцом, близким к Богу. Эйфория творчества вкупе с безответственностью обеспечивает ему невиданное удовлетворение от повседневной жизни. Безответственность, могущество и радость от работы становятся объектом подражания для обычных членов общества, не имеющих доступа к технологиям формирования сознания: им доступно лишь
подражание безответственности.
Пример 2. Избрание Обамы: «праздник непослушания»
Феерическим примером проявления безответственности как новой массовой культуры наиболее передового из современных обществ — американского — представляется избрание Обамы.
