Этому развитию способствует и ускоряет его то, что капитализм, особенно в своей империалистической стадии, необычайно сужает конкретное пространство для реализации индивида в жизни. Если мы рассмотрим этот вопрос абстрактно, то здесь есть две возможности для реакции. Можно осознать взаимосвязь этого положения с капиталистическим обществом и хозяйством, сделать из него выводы. Робкие попытки подобной деятельности присутствуют в начале эпохи империализма, местами где-то в романтической критике капиталистической культуры у Ницше, в общей критике культуры у Зиммеля, в его теории "трагедии культуры". Но повсюду здесь реализуется мифологизированный, косвенно апологетический "третий путь". У Ницше — как мифическое видение "нового общества". У Зиммеля — как совершенное обращение-внутрь-себя, исключительная индивидуальная обращенность-внутрь-себя, притом внешний мир, бездушная фетишизация капиталистического общества, оказывает прямое содействие проблемам чистого внутреннего индивидуализма. Бездушная "рациональность" фетишизированного капиталистического мира, таким образом, становится для Зиммеля стартовой площадкой для перехода индивида в высшую иррациональность, в высшую действительность чистого индивидуального внутреннего бытия. Здесь уже появляется важнейший мотив иррационалистического мировоззрения — стремление мистифицировать положение людей при империалистическом капитализме как "общечеловеческую судьбу". Параллельно с этим идет методологическое деление на две части. Все, что закономерно с общественной точки зрения, что соответствует разуму, теперь уже, согласно этой философии, враждебно индивиду, бесчеловечно. Индивид по своей сущности враждебен разуму, иррационален (эта мысль появляется уже в империалистическом неокантианстве у Виндельбанда и Риккерта). Разодеть эту концепцию в разноцветные мифы и раскрасить ее — вот что полностью соответствует общей потребности времени, прежде всего, "третьему пути" в социальной мысли. Исходя из перспективы противопоставления низменного бесчеловечного ratio и высшей, человеческой иррациональной действительности, капитализм и социализм совершенно аналогичны, они даже совпадают; оба суть системы бездушного разума. Во имя индивидуальных иррациональных переживаний против обоих должна вестись идеологическая борьба (школа Георге, Клагес). Фашизм перенимает этот метод с головы до ног, правда, с некоторыми демагогическими, огрубляющими дополнениями (романтически-реакционная критика либерализма в сочетании с антисемитской социальной демагогией!).
Взглянем хотя бы немного на методологию иррационализма. Еще Гегель показал: если в формальном мышлении выявляются необходимые противоречия рассудка (неважно, будь то в ходе логического рассуждения или при столкновении с действительностью), то видимость иррациональности есть непосредственная форма явления проблемы. Задача диалектики как раз и состоит в том, чтобы показать здесь более высокое единство противоположностей; а если ей это удается, то тогда обнаруживается, что именно в противоречиях рассудка, в доведении их до предела, в видимости иррациональности заложены намеки на высшую разумность, что в них заложен стимул к достижению более высокой ступени, более высокой формы разума. Но из философии империализма, как мы увидели, с самого начала изгнан диалектический метод. Это мышление останавливается на иррациональности, раскрывающейся в противоречиях рассудка, оно искажает затронутый вопрос, превращая его в ответ, и конструирует в своей мифологии два мира из противоречий, содержащихся в переходной форме проблемы: бессильный и бесчеловечный разум и непознаваемая, постижимая лишь интуитивно, высшая иррациональная "действительность" "жизни".
Со схожей проблемой мы сталкиваемся в наукоучении, порожденном капиталистическим разделением труда, в связи с отношением к отдельным специальным наукам. Здесь они предстают перед нами строго и четко отделенными друг от друга. Для каждой из них рассудок на основании своих недиалектических категорий создает особый формальный метод. Поэтому взаимосвязи, которые в той или иной конкретной науке могут быть рассмотрены в соответствии с рассудком, как только выступают в другой науке, начинают представляться имеющими иррациональное содержание, указывающими на иррационализм, последней, непреложной данностью. Дабы привести характерный пример, я укажу на философию права знаменитого неокантианца Кельзена. В своей борьбе с проблемой законодательства, то есть возникновения содержания права, — проблемой, которую современная социология худо-бедно, но рассматривала как свою собственную специальную проблему, — он заключает, что возникновение содержания права есть "большая тайна" для науки о праве. С другой стороны, формальная действенность права становится точно такой же тайной для буржуазной политэкономии и т. д.
