– О чем задумался?
– А? – Я растерянно моргнул и приподнялся на руках. – Что мам?
– Ну я смотрю, ты о чем–то задумался. Хмуришься.
– Да пустяки. – Я пожевал травинку. – Я о Границе думаю.
– Ах вон оно что. – Мама сразу посмурнела. – Да. Граница. Сурово нас наказали.
Она вдруг отвернулась и скрылась в мастерской. Я задумчиво проводил ее взглядом.
Наказали? У любого наказания есть срок давности. А это длится уже пять тысяч лет. Пять тысяч лет Земля отрезана от галактики непреодолимым барьером, оставляющим человечеству всего лишь четыре планеты из девяти. Так наказание это или изощренное издевательство? А с другой стороны… ведь если бы не барьер, то человечество еще не скоро обратило бы внимание на внутренние ресурсы человека. Сколько процентов мозга использовал человек пять тысяч лет назад? А сейчас мое поколение использует уже почти тридцать шесть. И какая продолжительность жизни была у людей той эпохи? Сейчас же люди живут по тысяче лет и больше. Например, теперешнему координатору Солнечной недавно исполнилось тысяча сто двадцать три года.
Сложно все это. Я посмотрел на небо. Увы, но звезд, воспетых поэтами прошлого, с земли не видно даже ночью. Проклятый Барьер скрывал все.
Ладно, не время думать об этом. Дай бог, разберемся мы еще с этим барьером. Я поднялся и следом за мамой вошел в мастерскую. Та занималась тем, что укладывала уже высушенные листы папируса на ленту транспортера станка. Я подключился к работе. Станок у нас не очень мощный и мог за раз принять не больше трехсот листов папируса. Но больше нам и не требовалось. Уложив очередной лист, мама оценивающе посмотрела на лоток.
– Ладно, хватит. Не будем нагружать старичка. Этому станку ведь уже почти триста лет.
– Да? – Эта информация оказалась для меня новой. Я присмотрелся к станку повнимательней. Вроде ничего необычного. Почти все детали сделаны либо из кристаллов, либо из металла. Вообще, металл на Земле старались использовать как можно реже. После революции псиоников он медленно сдавал позиции, уступая выращенным кристаллам, а в последнее время пластилу. Пластил вообще удобная вещь. Силой мысли его можно превратить во что угодно. Он позволял до определенного предела менять даже свои свойства. Он мог стать мягким, твердым, жидким, даже рыхлым. В начале, после его изобретения, его использовали в основном как тренажер для детей, чтобы те силой мысли придавали ему определенную форму. Потом уже, когда он совершенствовался, его стали применять в производстве. Но тогда немногие люди умели работать с ним. А сейчас… сейчас любой ребенок от нечего делать мастерил из него все, что пожелает. Некоторые части и в станке, как я вижу, сделаны из пластила.
– Честно, – улыбнулась мама и послала мысленный сигнал на управляющий кристалл. Станок мерно загудел. Лента поползла внутрь. Я поспешно обежал его и стал ждать у выходного лотка. Наконец оттуда выпал первый лист папируса – подрезанный по размеру и идеально выровненный. Я взял его и подергал. Замечательный папирус. Эластичный, прочный, гораздо лучше и долговечней любой бумаги. Самое главное, он тоньше любой бумаги. А по белизне мог соперничать с ее лучшими сортами. Надо памятник поставить тому агроному, кто вывел это растение. Ведь из одного стебля получается около пяти листов альбомного формата. А сколько деревьев надо сгубить, чтобы сделать столько же листов бумаги? Конечно, еще делали специальные листы из пластика, которые изготавливали химики, но их использовали только в особых случаях. Да и дорогие они.
– Ага, все–таки кое–что мы пропустили. – Я и не заметил, как подошла мама. Он протянула руку через мое плечо и поспешно убрала с лотка пять листов папируса зеленоватого цвета. Откинула их в сторону. – Ну вот и все. Заказ готов. Сегодня же его отправлю, а потом займусь садом. – Мама мечтательно сощурилась.
– Мам, – перебил я ее мечты. – А тебе все эти листы нужны?
– Нет, конечно. – Мне заказывали тысячу.
– А тут их тысяч пять. Мам, если тебе не нужны они, я заберу штук пятьсот? А то у меня уже чистый папирус кончается.
– Да ты его ешь что ли? – удивилась мама. – Я же тебе только неделю назад тысячу листов давала.
