Так что его мать потом без труда и с почетом можно было выдать замуж, а дитя не считалось бастардом, и закон о рабстве на него не распространялся. Дети, впрочем, рождались редко, видимо, Подлунье не являлось возлюбленной Господом страной. Синедрион это обстоятельство крайне огорчало.
Главнейшим же во всей этой священной круговерти было избрание достойного на роль самого Юрия-Победоносца. Решалось дело обычно жребием. В нынешнем году он выпал на князя Кястутиса, и Болард справедливо считал, что такой выбор не случаен.
— Ты что, — сказал он, теребя в пальцах мокрое перо и кусая губы. — Ты что, не понимаешь, что мистерия — только повод, чтобы убить тебя? До восстания, которое, ввиду твоей смерти, скорее всего не произойдет. И черт с ним, с побиванием варана… тьфу, дракона Святым Юрием. Кстати, бедная зверушка…
Осекшись, он вскинул голову и увидел глаза Ивара — зелень била из них нестерпимо ярко. Болард вдруг подумал, что, может быть, он видит сейчас князя в последний раз, и, значит, должен постараться запомнить его вот таким, каким он был при жизни. Эта мысль так поразила банерета, что он отступил и едва не потерял равновесие, позабыв о том, что стоит на лестнице.
— Я понимаю, — сказал Ивар тихо. — Но пойми и ты. Мне нельзя отказаться.
— Почему?
— Потому что если я откажусь, то после, когда мы победим в этой Замятне, любой сможет кричать о том, что консул — трус.
— А это неважно, — Болард пожал плечами. — Горе побежденным, а победителям — наоборот. — Он хмыкнул. — И потом, если тебя убьют, а тебя убьют непременно, никакой Замятни не будет. И консулата не будет тоже.
Он скомкал и отбросил письмо. Ивар нагнулся за листком.
— Я не могу, — сказал он снизу вверх. — Я нобиль.
— Ну да, — Болард с отсутствующим видом отвернулся к окну.
Снаружи гремел по листьям дождь, желтовато-зеленые соцветия клена липли к стеклам и сквозь рисунок витража казались то синими, то багряными, как будто бы уже наступила осень. — Ну да. "Я не могу воевать за Беларусь с побитой мордой"…
— Что? — удивленно переспросил Ивар.
Барон Смарда вздрогнул:
— Так, ничего… Обещай, что я буду у тебя в свите. Кстати, уж не за этим ли ты меня звал?
Ивар кивнул, Болард пожевал губами:
— М-м… уговорись, чтоб начинали ко Всенощной… Скажи, мол, ночью красивше… Наплети что хочешь! Они послушают! Маленькие вольности в большом обряде — ведь чепуха, верно? Обещаешь?
— Обещаю.
— Вот и славно, — пробормотал молодой человек, не поворачиваясь, чтобы дрожащие губы не выдали его смятения.
Не прощаясь, барон распахнул двери и вышел в дождь. Запах мокрого камня и юной листвы ворвался в дом и заставил Ивара улыбнуться, но, когда он вспомнил, какие несчастные и больные сделались у Боларда глаза, едва тот узнал о жребии Синедриона, улыбка пропала.
Но что они могут сделать в Храме, куда запрещено входить с оружием? Да что угодно, сказал себе магистр. Несмотря на латы, положенные по обряду. И на ненастоящего дракона. Спасенная пленница отравит его или заколет шпилькой для волос на брачном ложе? Князь, не удержавшись, хмыкнул. Почему же тогда Болард уверен, что обязательно случится дурное? И он, Ивар, тоже?
Князь растворил окно, и ливень ворвался к нему, ударил в лицо тугими струями — будто хлынул из ран Господних травяной сок.
Невозможно умереть, когда вокруг такое лето. Если кругом бушуют под майскими ветрами юной листвой сады и ошалевшая от позднего, не ко времени, половодья Настасья плещет в обшитый камнем берег, а на другом ее берегу жгут костры, и ночами звезды отражаются в воде вместе с огнем и сплывают вниз по течению…
Все будет хорошо.
Барон Смарда вышел на дворцовое крыльцо и остановился в нерешительности. Дождь щедро поливал настангские улицы, все вокруг шуршало и хлюпало, и по булыжнику вниз, к Настасье, сбегали целые потоки воды. Казалось, небо прорвалось окончательно и бесповоротно, и солнце не проглянет уже никогда. Какое тут, к лешему, плодородие и богатый урожай, подумал Болард с неожиданной злостью. Еще день такого вселенского потопа, и поля вымокнут до нитки, и значит — зимою жди голодных бунтов… Понятное дело, отчего Синедрион так дрожит за это проклятое празднество. Хотя праздником голодных ртов не заткнешь… И тогда уж восстание. Если Ивар останется жив…
