Лес наполнен уже по-осеннему негромким птичьим пересвистом, шелестом крыльев, цоканьем, стрекотанием и ещё какими-то непонятными звуками. Кажется, это играют те солнечные струны.
Жадно вбирая глазами красоту, которая ему открылась, вдыхая запах хвои и грибов, Костя шёл всё так же ходко, но сам становился спокойнее. Огонь, что жёг ему душу вчера весь день и подгонял ночью, как-то поутих в ясном покое этого осеннего утра.
Чем глубже в лес, тем сырее, чаще стали появляться трепещущие в безветрии осинки, алеющий крупными лаковыми каплями ягод шиповник, пожухлая крушина. В стороне от тропинки Костя увидел куст боярышника. Сглотнул слюну, свернул к боярышнику и… чуть не упал от неожиданности: прямо под ноги ему выскочил длинноухий зайчонок. Костя застыл на месте. Зайчонок тоже не двигался. Только серая шёрстка заметно вздрагивала. Потом он резко отскочил в сторону, но сразу же перекувыркнулся и упал. Опять вскочил, запрыгал, всё время переворачиваясь и жалобно попискивая. Костя бросился, без труда догнал его, подхватил. Дунул на мордочку — зайчонковы глаза превратились в две косо прочёркнутые чёрточки, а уши смешно прижались к голове.
— Эх, да ты, однако, бедолага, — протянул Костя, рассмотрев свою находку: задняя лапка у зверька была прокушена. — Кто тебя, а?
Зайчонок жалобно пищал и толкался в ладонях, пытаясь вырваться. Верхняя раздвоенная губа его вздёргивалась, обнажая два длинных жёлтых зуба, но укусить руку Костя не давал.
— Ну куда ты на трёх-то, враз доедят, глупый, — объяснял Костя, а сам уже расстёгивал ворот рубахи, чтоб посадить зверька за пазуху. — Айда-ка лучше со мной.
Подтянув потуже опояску, чтоб зверёк не выскользнул вниз, Костя зашагал быстро, почти побежал по чуть заметно протоптанной тропинке.
Зайчонок попищал, поцарапал Костю по животу, но потом, видимо, примирился с судьбой, затих.
Костя прошёл совсем ещё немного, как из-за ствола толстой сосны вышел и преградил ему дорогу охотник с двустволкой в руке. Несколько мгновений оба молча смотрели друг на друга. Костя успел рассмотреть по-военному статную фигуру охотника, смоляные усы, завитые на концах колечками.
— Тебя куда несёт? — грубо спросил усатый.
— А тебе чо?
Усатый не спеша поднял ружьё:
— А ну, вертай назад.
— Дак лес-то твой, чо ли?
Охотник молчал.
— Твой, чо ли, лес, спрашиваю?..
Костя злился на неожиданную преграду, но и напролом пойти не мог: охотник ружья не опускал. Вдруг мелькнула догадка, показалось всё просто и понятно.
— Погоди, не пугай, — заговорил теперь Костя уверенно. — Я ведь небось к вам и иду-то.
— К кому это — к нам?
— Не знаешь? Зачем тогда дорогу загораживаешь?
— А ты что за спрос? Не велю — и не пойдёшь. Ходят, дичь пугают. Повертай!
— Мне спешно надо, — тихо, но с упорством проговорил Костя, исподлобья глядя на охотника.
— Куда ж тебе спешно?
«Прикидывается или вправду не знает ничего?» — думает Костя. Решив, что вернее всего будет обойти упрямца, сворачивает в сторону и только потом кричит в ответ:
— На кудыкину гору-у!
Через несколько шагов убеждается, что туда, куда свернул, идти нельзя. Там нет никакой дороги. Молодой сосенник так густо переплёл лапы, что сквозь него продерёшься разве только с топором. Да и куда продираться? Отец говорил — всё по тропке иди, тропка выведет…
Пришлось возвращаться, обходить охотника с другой стороны. Но здесь очень скоро под ногами пошла сырина, зачавкало и обманно ярко зазеленела слишком свежая для этого времени года травка, не смятая ни единым следочком. Болото. Костя понял, что иного пути, чем тропка, которой шёл раньше, нету.
И, значит, человек, охраняющий её, точно не охотник, а дозорный. Но как ему объяснить, что Костя свой? Прийти и так прямо брякнуть — меня, мол, отец послал в партизанский отряд! А если он дозорный, да только не от партизан, а ещё от кого-нибудь? Сразу попасться можно, а тем паче — отца подвести. Что делать? Костя тревожно огляделся. Ему казалось — не облачка проплывают высоко в небе, а само время плывёт-проплывает мимо, пока он медлит. Эх, была не была! Больше не скрываясь, нарочно хрустя сучьями, Костя пошёл прямо на дозорного.
