Потом они сидят на берегу под вётлами, объятыми зелёным дымком молодой листвы. Счастливо сияя своими ясно-коричневыми глазами, Груня деликатно откусывает от неведомого ей доселе яблока.
— А наша мама как станет рассказывать, какие сады были у богатых хозяев на ихней родине под Воронежем, с яблоками да чем, я и начну: «А какие, мол, они, яблоки?» Ну, она не знает, как ответить, — «круглые, мол». — А я: «Как репка?» — «Нет, они сладкие». — «Как морковка?» — «Дурочка, скажет, они на деревьях вырастают». — «Как шишки?» Ну, она тогда рассердится. «Отстань!» — скажет. А иной раз запечалуется. А они, яблочки-то, гладкие! — И Груня с ласковым удивлением глядит на кучку яблок, рассыпанных на траве.
— А у нас батько про Украину любит вспоминать, — задумчиво отозвался Стёпка, до хвостика объедая кисло-сладкую мякоть антоновки. — Там, говорит, вишня не в степу по кустам, а прямо на больших лесинах растёт. Как, говорит, поспеет, так усё дерево от них красно.
Ваньша время от времени тревожно вглядывается в лица ребят. Ну как вякнут отцу? Эх, уметь бы ему так беззаботно веселиться…
Костя смотрит на Груню, как она весело грызёт яблоко, как хорошо улыбается, и самому смеяться охота.
Внизу, под берегом, на котором сидят ребята, течёт помутневшая от весеннего половодья речка, вокруг лаково краснеют гибкие прутья прибрежного тальника, что вынес к солнцу нежно-пушистые комочки своих цветков. Ветер трогает их серебристо-жёлтый пушок, пробегает по волосам ребят.
Они ещё не знают, что, может, в последний раз сидят так беспечно все вместе — Костя, Груня, Стёпка, Гараська, Ваньша. Что вытянувшаяся за эту весну Груня станет почти взрослой и ей зазорно будет, не таясь, бегать с мальчишками, чтоб люди напраслину не возвели. Бедность, всё сильнее давящая семью Терентьевых, заставит Груню пойти в работницы за кусок хлеба, а эти немногие весенние дни, что прошли с памятной ей встречи у Кости в сенях, останутся самыми беззаботными и милыми в её горькой юности.
Не знает и Костя, что в его жизни этот тайный яблочный пир — едва ли не последнее бездумное мальчишеское озорство. Что вскоре он сам выберет для себя трудную дорогу.
— Во, гляди, — показывал Ваньша Косте, — вот эту петельку эдак зацепишь, а сюда палочку…
Костя старательно повторял Ваньшины движения. Всё-таки лучше Ваньши никто не умел плести и ставить силки на птиц и разную мелкую степную дичь. За год, прошедший с того весеннего дня, когда они впервые пировали вместе у реки, Костя от него перенял много хитроумных приёмов.
Сейчас близилась новая весна. Она извещала о себе то слепящим дневным солнцем, то пронзительно холодным, но коротким мартовским бураном, то ростепелью до луж. Ребята готовили снасть к новой весенней и летней охоте.
Вечерело, но огня не зажигали. Через перегородку, отделяющую горницу от лавки, слышно было негромкое переругивание отца и матери Ваньши: хозяева подсчитывали дневную выручку. Потом раздались какие-то постукивания, поколачивания.
— Чего это у вас делается?
— Ставни вчерась изладили, да, видать, неровные. Какой входит, а какой вбивать приходится.
— На кой ещё изнутри ставни, когда они снаружи навешаны?
— А в Завалихине слыхал, что было?
— В Завалихине? Про то кто не слыхал. А ставни-то тут к чему?
Беспонятливым всегда называли Ваньшу, но на этот раз таким оказался Костя. Он не мог связать эти два факта — бабий бунт в Завалихине и внутренние ставни в доме целовальника. А между тем эти факты были тесно связаны.
Война длилась четвёртую зиму. Оставшиеся без работников хозяйства приходили в упадок, семьи без кормильцев нищали. Даже дрова стало всё труднее добывать: лесничества не выделяли делянок для порубки солдаткам, а продавали за большие деньги тем, кто и сам потом наживался, перепродавая лес ещё дороже. Доведённые до отчаяния, солдатские жёны и вдовы стали силой отбирать то, что им полагалось по праву. В одном месте разгромили купеческий склад, растащили зерно и муку, в другом — устроили самочинную порубку леса.
В Завалихинское лесничество сначала мирно пришло несколько солдаток просить разрешения на порубку. Лесничий накричал на них, стал выгонять. Одна женщина упрямо доказывала своё — он набросился на неё с кулаками. Вступились подруги, завязалась драка. На шум отовсюду стали сбегаться женщины. Кто с вилами, кто с молотильным цепом, кто с топором, а некоторые — просто с ухватом. Дом лесничего разнесли, его самого заперли в погреб. Когда на помощь лесничему примчались два дюжих мужика-объездчика, разъярённые бабы исколотили их, для окончательного позора раздели донага и так, голыми, отпустили по домам. А уж потом взялись валить лес, чтобы успеть наготовить дров, пока не прислали усмирительную команду.
