— Это нам кухарка дала, — ответил Гарольд.
— Но мы не станем есть это печенье, — пояснила Этель. — Мы будем его раздавать завтра в деревне на Хеллоуин.
Я поморщилась при упоминании языческого праздника.
Этель с вызовом сказала:
— Тот, кто на Хеллоуин получает печенье, должен молиться за чью-нибудь душу. В этот день, единственный раз в году, стена между живыми и мертвыми становится очень тонкой. Мы хотим, чтобы все жители деревни молились за нашу маму, чтобы она не умерла.
— Ничего этого не нужно, — вздохнула я, расстроенная тем, что девочка-христианка так хорошо разбирается в обрядах друидов. — Мы все в монастыре, как и прежде, будем молиться за вашу маму. Господь не оставит ее.
Губы маленькой Марты задрожали.
— Но вы не отберете у нас печенье, сестра? Не станете нам мешать спасать маму?
Я застонала: вот попробуй объясни им.
— Ваш отец все еще в Лондоне? — спросила я.
— Он в Саутуарке, — сказал Гарольд.
Я услышала в углу слабое хриплое дыхание. Оно перешло в бульканье. Бедной Леттис становилось все хуже. Гарольд посмотрел на сестер, в его глазах стояли слезы.
Я приняла решение.
— Сейчас темно, до деревни вам все равно не добраться. Идите в кладовку, дети.
— Вы нас не выдадите, сестра Джоанна? — умоляющим голосом проговорил Гарольд.
— Сегодня — нет, но впредь это повторяться не должно. Я помолюсь и решу, что нужно делать.
Я повела детей из лазарета к расположенной возле кухни кладовой. Марта на ходу сунула свою ручку в мою. Ее крошечные теплые пальчики с удивительной силой обхватили мои.
Я устроила всех троих в дальнем уголке, сообразив, что обычно они здесь и спят. Ребятишки вытащили из-за корзин грязные одеяла.
— Съешьте это печенье сами, — велела я. — Господь не хочет, чтобы вы раздавали его во время Хеллоуина.
Марта обняла меня за шею и поцеловала. Я почувствовала ее влажные губки у себя на щеке.
— Я люблю вас, сестра Джоанна, — сказала она звонко.
— Я тоже люблю вас всех, — ответила я надтреснутым голосом.
Этель испуганно смотрела на меня.
Я сняла руки Марты со своих плеч и отодвинулась. Неловко махнув ребятишкам на прощание, я оставила их в кладовке и направилась в спальню для послушниц.
На следующий день солнце скрылось.
Перед этим, в последнюю неделю октября, стояла хорошая погода. Днем солнце согревало сады и землю, лаская напоследок лежащие повсюду груды красных и оранжевых листьев. Сестры наполняли корзины светло-зелеными плодами айвы, созревшими на деревьях в клуатре. По утрам под окнами плыл горьковатый, но приятный запах костров.
Однако ночью накануне Дня всех святых поднялся холодный, пронзительный ветер; он принес ливень, который сорвал с деревьев последние листья. При обычных обстоятельствах я бы оставалась внутри монастыря и не думала о непогоде. Но в тот день я, засунув письмо, предназначавшееся епископу Гардинеру, в рукав хабита и пробормотав извинения, направилась в сарай. Убедившись, что меня никто не видит, украдкой добралась до заброшенного лепрозория: он находился на северо-западе монастырской территории, в самом дальнем углу, сразу же за холмом, поросшим высокими деревьями.
Я надела плащ, чтобы не промочить хабит, и могла бы накинуть на голову капюшон, но не любила такие ухищрения. Мне хотелось ощущать на лице капли холодного дождя и чувствовать порывы ветра.
Настроение в то утро у меня было безрадостное. Письмо епископу Винчестерскому оказалось прискорбно кратким. В нем я сообщала, что настоятельница Элизабет скончалась утром в день моего возвращения, а ее последнее послание бесследно исчезло. Исходя из истории, рассказанной мне старой монахиней, можно предположить, что в монастыре имеется тайная комната, в которой и побывал в 1501 году, во время своего визита в Дартфорд, принц Артур. Я не знаю, где находится эта комната, но думаю, что скорее в передней части монастыря, чем в клуатре. Корона Этельстана, возможно, спрятана именно там. «Предполагаю», «вероятно», «думаю», «возможно» — все мое донесение пестрело такими вот жалкими словами. Я представила себе, как письмо вручают епископу, он срывает печать, нетерпеливо читает, и лицо его омрачается гневом.
