Меня беспокоило, что брат Эдмунд так мало разговаривает. Возможно, он все еще сердился на меня из-за того, что я настояла на своем участии в поездке. Если так, то ничего страшного. Но иногда я думала, что все его силы — душевные и физические — уходят на борьбу с одолевающим беднягу демоном. Я помнила, что, признаваясь нам тогда в своей слабости, он упомянул о мучительных ночных кошмарах. Один взгляд на его лицо — пепельно-серое и вечно потное — подтверждал, что ничто в этом отношении не изменилось. Долгие часы трудной езды по холоду всегда, казалось, оживляли брата Эдмунда. Больше всего походил он на себя прежнего к концу дня.
Однажды вечером за ужином я узнала о том, какие сложные чувства мой спутник питает к епископу Гардинеру.
— Услышав, что епископ лично приезжает в Кембридж накануне закрытия, я обрадовался, — сказал брат Эдмунд.
— Но почему?
— Это самый блестящий ум, вышедший из Кембриджа за последние пятьдесят лет.
Я опешила:
— Но, брат Эдмунд, ведь именно он юридически обосновал возможность развода короля с Екатериной Арагонской.
— Да, обосновал. Несомненно, для того, чтобы снискать расположение короля. И ему это удалось. Но не забывайте: в конце тысяча пятьсот двадцатых годов никто еще не знал, как далеко готов пойти король, не догадывался о его намерениях раздавить истинную веру. Король, аристократия, простолюдины — многие с нетерпением ждали рождения наследника мужского пола. Иначе вся наша страна рисковала стать лишь приданым принцессы Марии, когда та выйдет замуж за чужеземного короля.
Я в раздражении отрицательно покачала головой:
— Почему никто не говорит о том, что Мария могла бы властвовать в Англии?
Брат Эдмунд немного подумал, а потом сказал:
— Королева, которая властвует в одиночку? Но хватит ли у женщины сил, чтобы править этим беспокойным, мятежным королевством? — Он увидел, как изменилось выражение моего лица, и добавил: — Простите меня, сестра Джоанна. Я не хотел вас обидеть.
— Я вас прощаю. Вы говорите как англичанин, и в этом нет ничего удивительного — ведь вы и есть англичанин.
Он рассмеялся:
— А вы говорите как человек, в котором половина испанской крови. — Он задумался на мгновение. — Да, Екатерина Арагонская, как и ее испанский племянник Карл, не сомневалась в праве дочери быть законной наследницей трона. А папа римский — марионетка в руках императора Карла. Потому-то наш король и не смог получить от его святейшества разрешение на развод. Ему пришлось порвать с Римом и в качестве главы Церкви всей Англии разрешить развод себе самому.
— В чем ему и помог Гардинер, — напомнила я брату Эдмунду.
— Епископ пытался предотвратить закрытие монастырей.
— Он и меня пытался в этом убедить, — горько сказала я.
— Но, сестра Джоанна, Гардинер действительно предпринял отважную попытку. В тысяча пятьсот тридцать втором году он опубликовал сочинение в защиту религиозной системы, сложившейся в Англии. Этот труд называется «Ответ ординариев».[35] Это чуть не стоило ему жизни.
Я уставилась на брата Эдмунда:
— Что вы имеете в виду?
— Гардинер после смерти Уархама считался первым кандидатом на должность епископа Кентерберийского. Но этот его труд разозлил короля, и Гардинер лишился должности королевского секретаря. Вместо него архиепископом стал Томас Кранмер — верный союзник Кромвеля. Теперь они оба ближе к королю, который когда-то называл Гардинера своей правой рукой.
Мне потребовалось время, чтобы переварить услышанное.
— Значит, Гардинер — несомненный сторонник истинной веры? — спросила я.
И увидела, как на лицо брата Эдмунда упала тень.
— Есть что-то еще?
Он кивнул:
— Кардинал Уолси взял в свое время Гардинера к себе на службу, как взял и Томаса Кромвеля. Но когда кардинал впал в немилость, Гардинер не сделал ничего, чтобы помочь ему. Говорили, что Кромвель хотя бы пролил слезу по своему патрону. Но не Гардинер, который был обязан Уолси гораздо большим.
Я вспомнила странный тон епископа, когда тот заговорил о кардинале в лондонском Тауэре.
— Нас опутал своими сетями коварнейший из людей, — заключила я, вперившись взглядом в исцарапанный деревянный стол. Тут мне в голову пришла одна мысль, и я подняла глаза. — Вы мне об этом никогда не говорили: когда Гардинер приехал в Кембридж, как он обошелся с вами?
