Кости – это Володя понял даже при визуальном осмотре, а уж когда его пальцы ощупали колени и голени, то сомнений не осталось – у невнимательной Тани совершенно целы. Может, ушиб. Может, растяжение. И стресс, конечно. Возможно, орет как резаная по другой причине. У людей разный болевой порог. Есть уникумы, при малейшей царапине переживающие жуткие страдания.
Подхватив всхлипывающую девчонку на руки, Седов сказал:
– Открой-ка дверь. Ага, вот так. Отвезу тебя к врачу, горе луковое!
Девушка казалась легкой как пушинка. И от нее очень хорошо пахло, розой и лимоном. Седов опустил Таню на заднее сиденье и, показав застывшему на крыльце прокуратуры водителю Карпа язык, нажал на газ.
Ее светлым блестящим волосам, думал Володя, поглядывая в зеркало заднего вида, двадцать. Ее заплаканным глазам двадцать. Только у молодости бывают такие глаза, искренние, горящие, чистые. И чуть полноватым длинным ножкам девушки тоже двадцать. Скоро их обладательница перестанет носить микроскопические шорты. И переходить улицу, не глядя по сторонам. Она станет серьезной бизнес-леди или озабоченной матерью-наседкой. И только тогда поймет, какое это счастье – когда тебе всего двадцать. А теперь – нет, не понимает. Теоретически все ценят молодость и опасаются старости. Но это, наверное, тот случай, когда оценить разницу между медовым ароматом и черной бездной можно лишь тогда, когда уже стоишь на краю…
– А как вас зовут? – вытерев глаза, поинтересовалась Таня.
Володя, хмыкнув, не ответил. «Не надо нам никаких случайных связей. И так башка кружится от красоты ее, молодой и оглушительной, от умопомрачительного запаха. Сейчас заброшу девицу к знакомому врачу и забуду о ней, – подумал Седов. – Не хватало мне еще голову забивать всякими глупостями!»
Больно. Так больно, что, кажется, уже никаких сил нет терпеть, да за что же такие страдания, закончится ли это хоть когда-нибудь…
– У вас мальчик!
В глазах все плывет. Но радость и любопытство заставляют приподняться, сосредоточиться.
Вика смотрит на ребенка в руках врача и от ужаса не может даже закричать.
На крошечных пальчиках – перепонки. Головка малыша слишком непропорциональная, с развитыми надбровными дугами. А глазок и носика почти не видно. На лице – только губы. Толстые, вывороченные.
Ребенок начинает увеличиваться, расти. Вот врач уже едва удерживает жирное тельце.
– Ма-ма… – неожиданно низким басом говорит бывший младенец.
И окончательно становится Дениской.
– Ма-ма-ма-ма…
Вика подскочила на кровати и испуганно оглянулась по сторонам. Сон. Как хорошо, что это всего лишь сон! Неудивительно, что после вчерашнего ее мучают кошмары…
Но надо не разлеживаться в постели. А сделать так, чтобы эти кошмары никогда не стали реальностью. Сергея дома уже нет. И это к лучшему. Она соберет вещи и оставит ему записку. Не будет никаких выяснений отношений. Нечего выяснять. Все оказалось так ужасно, что принять это – невозможно. Может, малодушие. Или трусость. Но поступить по-другому никак нельзя.
Виктория подошла к телефону и, поеживаясь – коротенькая кружевная рубашечка насквозь продувалась сквозящим из открытого окна холодом, – набрала номер Веры.
– Ты че, сдурела, в семь утра трезвонить! – хриплым сонным голосом завозмущалась подруга. – У меня ж сегодня выходной. Могу я хоть поспать по-человечески?
– Извини. Просто мне больше не к кому обратиться. Ту квартиру, где я жила, уже сдали. Можно я пока остановлюсь у тебя?
Верка переполошилась, застрекотала как сорока:
– Ты точно сбрендила. А Сергей? А свадьба? Ничего себе хухры-мухры! Егоная бывшая позвонила? Или, может, домой заявилась? И ты из-за этого все ломаешь? Дурочка! Бабе мы этой быстро морду-то расцарапаем.
– Да замолчи ты! – не выдержала Вика. – Нет никакой бабы! Хуже все. Намного хуже. Я не выйду за Сергея замуж. Сейчас соберу вещи и уйду. Можно у тебя перекантоваться?
– Ты точно дура! Если не баба, то ваще проблем никаких. Напридумываешь вечно всякой фигни! Короче, я сейчас приеду, – заявила Верка и бросила трубку.
«Это ничего не изменит», – уныло подумала Вика.
Машинально набросив рубашку Сергея, она вздрогнула от запаха его одеколона, как от удара хлыстом.
