– А что товарищи с Лубянки?
Следователь пожал плечами. Он понятия не имел, как ответить на этот вопрос. Первым настораживающим звоночком были бы ценные указания Карпа. «Расширить и углубить» работу по делу или, наоборот, прикрыть под первым же благовидным предлогом. Но Карп молчит, и это значит, что никто на прокурора не давит. Конечно, он регулярно осуществляет впендюринг на совещаниях по поводу низкой раскрываемости у следователя Седова. Но к этому Володя уже давно привык. И даже в глубине души смирился. У каждого своя работа. Кто-то ищет преступников, кто-то подгоняет тех, кто их ищет. Но особого рвения Карп не проявляет. Это можно рассматривать как карт-бланш, полную самостоятельность в работе.
С другой стороны, есть такая штука, как интуиция. И вот она Седову подсказывала: успокаиваться рано. И надо не терять бдительности. Он толком не мог объяснить, откуда возникло такое убеждение. То, что он не относится к ФСБ с неприязнью, – это совершенно точно. А следователям вообще со спецслужбой конкурировать бессмысленно. Разные цели, разные задачи, у каждого своя специфика работы. Это некоторые подразделения МВД с ФСБ поляну все никак не поделят. А с него в этом плане взятки гладки, никаких причин для антипатии. Более того, и личное общение с дедом погибших близнецов, Федором Борисовичем Грековым, произвело в общем и целом положительное впечатление. Едва только старика перевели из реанимации, несмотря на протесты врачей, он приехал домой, присутствовал на обыске, на все вопросы отвечал подробно. Хотя и было видно, что нелегко ему проходить все эти процедуры. Горе-то какое у человека. И на возраст надо делать скидку. Но – старался Федор Борисович, держался, никаких претензий не высказывал. Хотя… Может быть…
– Понимаешь, Пашка, меня вот что смутило, – рассуждал Седов, про себя отмечая: в Пашиных глазах снова вспыхивает интерес. Хороший у него помощник, толковый. В отличие от Пети Васильченко, у которого осмысленность во взоре появляется исключительно при виде бутылки холодного пивка. – Когда я спрашивал про тот зашифрованный документ, который был обнаружен у ребят, Федор Борисович вдруг напрягся. Сказал, что сам толком не знает, как бумага попала в сейф. Дескать, документы были перевезены давно, и он уже ничего не помнит. Паш, ты веришь, что товарищ с Лубянки страдает амнезией?
Паша пожал плечами:
– Фиг его знает. Деду-то уже за семьдесят. Может, и правда, запамятовал.
– Он производит впечатление человека, который забывчивостью не страдает в принципе.
– Седов, тебе виднее. Я при допросе не присутствовал.
– Он напрягся, Паша, – уверенно сказал Володя, еще раз прокрутив в памяти кадры со вдруг нахмурившимися седыми кустистыми бровями и чуть побледневшими костяшками сжатых в кулаки пальцев. Только голубые глаза пожилого чекиста остались невозмутимыми. – Что-то с этой бумагой нечисто.
– А почему ты ее не отдал на расшифровку?
– Именно поэтому. Мне сказали, что специалистов-криптографов готовят в Академии ФСБ. И я банально опасаюсь утечки информации. Ты же знаешь: стоит нам только позвонить кому-нибудь из своих, и такая категория, как тайна следствия, становятся более чем условной. Ты – мне, я – тебе. Этот принцип здорово помогает в работе. Поэтому нет никаких гарантий, что криптограф, работающий в МВД, по старой дружбе не проболтается своему корешу из «конторы». Я пытаюсь сейчас выйти на независимого эксперта, в молчании которого можно не сомневаться. Вроде бы у моего однокурсника есть на примете такой человечек.
– Перестраховщик ты, Седов.
– А что делать? Как говорится, меня терзают смутные сомнения… И, если уж быть совсем откровенным, Конечно, я страхуюсь. Но в глубине души я не верю в результативность этой версии. Это все для романов, записки, шифры.
– Кстати, какие новости у нашей, – Паша ехидно улыбнулся, – великой писательницы, мадемуазель Вронской?
– В архивах сидит. Книжки читает. Со священником своим общается. Вот, – Седов открыл лежавшую на столе папку и зачитал: – «В лето 6669 кладет Евфросиния святой крест в монастыре в церкви Святого Спаса… Да не выносят его из монастыря никогда, и не продают, не отдают. Если же не послушает кто и вынесет из монастыря, да не поможет ему честный крест ни в жизни этой, ни в будущей, да проклят он будет Святой Животворящею Троицей и святыми отцами, и да постигнет его судьба Иуды, предавшего Христа». Это из надписи на кресте Евфросинии Полоцкой. Жутковато звучит, да?
