Но тут позвонил Карп и категоричным тоном потребовал предстать пред свои начальственные очи…
…Когда Володя приехал в прокуратуру, начальник, отводя глаза, равнодушно сообщил, что в связи с задержанием сотрудника ФСБ надо оформить материалы дела для передачи в следственный отдел этого ведомства. Человек, дескать, во всем сознался. Но, поскольку в силу специфики своей работы он имеет отношение к гостайнам и госсекретам, дальнейшие следственные действия рядовой прокуратуре проводить нецелесообразно. А двух других задержанных в связи с признательными показаниями Филимонова надо отпустить. Все документы подписаны, отправлены в СИЗО, и сейчас Александр Рубинов и Андрей Ларионов уже на свободе.
– Или я псих, – прервал монотонный поток сознания Карпа Володя. – Или вы тут с ума все посходили. Вы можете мне объяснить, что происходит? Я вам клянусь, накануне Сергей Филимонов давал абсолютно другие показания. И он «плывет» в своем признании так, что даже не надо доводить дело до следственного эксперимента. Он абсолютно не в курсе подробностей произошедшего. Не знаю почему, но он себя оговаривает! И с какой стати вы, не дождавшись даже результатов допросов, отпустили Рубинова и Ларионова?! Да мне уже позвонить успели, рассказать о том, как они там накуролесили! Минимум – умысел на нанесение тяжких телесных в отношении двух человек! Что происходит?!
Карп вздохнул, налил воды из графина, залпом опустошил бокал.
– Володя, ну вы же взрослый человек. Вы же сами все понимаете.
– Я, – Седов гипнотизировал равнодушную физиономию шефа, мысленно пытаясь проникнуть в лысоватую черепную коробку и разбудить там человека. Ведь должно же в каждом остаться хоть что-то человеческое. Не озабоченное инструкциями и приказами. Человеческое… – я ничего не понимаю. И понимать не буду. И я этого так не оставлю. Я буду жаловаться, подключу прессу и понятия не имею, что еще сделаю. Но я вам совершенно честно говорю, что не собираюсь забывать про эти четыре трупа. И если вам на них наплевать, то мне – нет!
– Володя, – Карп устало вздохнул, – ничего вы не сделаете. Мне эта ситуация тоже не нравится. Но от нас уже ничего не зависит. Вы просто испортите себе карьеру. И жизнь. Но вы ничего, абсолютно ничего не добьетесь.
Помолчав, он добавил:
– Пожалуйста, успокойтесь. Я продлю вам сроки производства по делу Полыкиной. Или предоставлю отпуск в удобное для вас время.
– Да пошел ты на х… – выкрикнул Седов, и, отшвырнув стул, бросился из кабинета…
– Я сейчас заполню бумаги. Это формальность, не более того. Вы будете отпущены под подписку о невыезде…
Следователь ФСБ ободряюще улыбнулся и что-то застрочил на компьютере. Сергей Филимонов вяло кивнул. Его меньше всего волновали собственная свобода, свое будущее. Нестерпимый стыд перед Седовым выжигал душу. Но поступить иначе он не мог.
…Человек, под утро вдруг появившийся в его камере, не вдавался в подробности, почему все эту историю внезапно понадобилось срочно замять. Сам Сергей предполагал, что в свете предстоящих парламентских, а затем и президентских выборов было принято решение не афишировать, что в ФСБ творится такое. Но он, при всем своем уважительном отношении к приказам, никогда не стал бы выкручиваться и оправдываться. Наоборот, даже радостно было, что его, отпросившегося у начальника и рванувшего в Зареченск, задержали. Может, это был шанс искупить вину. И начать жизнь заново. А на вранье новой жизни не построить. Однако тот человек, появившийся в камере, все это очень быстро понял. И сказал:
– У вас, кажется, есть сын. Если вы думаете, что, когда вся эта история закончится, вы найдете его в доме ребенка, то вы ошибаетесь…
«Провокация? Ну не звери же они? Они не смогут так со мной поступить. А если смогут? Чтобы отомстить. Бей своих, чтобы чужие боялись», – пронеслось в голове.
Сергей какое-то время молчал, сосредоточенно вглядываясь в облезлую стену камеры.
Дениска маленький. Он болен. В его жизни и так нет ничего, кроме страданий. Мальчику нужны уход и покой. Только так он может выжить. И если вдруг… Нет, об этом нельзя думать. Ребенок болен. Но это его ребенок!
