Смешавшись, Самсон отложил в сторону альбом и взял рюмку. Только сейчас он понял, что после коньячных возлияний в поезде еще не пришел в себя, и его печенка дрожит мелкой дрожью.
– Кстати, – хозяйка уселась на прежнее место в прежней позе, – если вы думаете, что я блондинка, вы ошибаетесь. Закройте глаза.
Самсон, проглотив содержимое рюмки, со знакомой ему мадерой, послушно исполнил просьбу. Через миг-другой он услышал следующее приказание – открыть глаза. Если б он уже не сидел в кресле, то обязательно бы на него рухнул, так велико было его удивление, вызванное быстрым и неожиданным преображением хозяйки. Женщина вытянулась перед ним в полный рост, по плечам и высокой груди ее струились блестящие, черные волосы, очки отсутствовали, темные глаза смеялись и слегка косили.
– В юности меня поэты сравнивали с серной, – заявила она. – Неужели я так постарела?
– О нет… Что вы… – Самсон заикался от волнения и только тут вспомнил о визитке своего дорожного друга. Он судорожно зашарил по карманам, вслепую, не спуская глаз с преображенной хозяйки. – Простите… вот.
Он протянул странной даме твердый прямоугольник бристольского картона.
– Что это? О, откуда у вас это?
– Там, на обороте, – косноязычно подсказал Самсон.
– Вижу. Узнаю руку Эдички. «Милая Олечка! Помоги моему юному другу. Он провинциал без средств, но превосходный поэт». Странно. Почему ж вы сразу мне не сказали, что вас ко мне прислал Эдик? Откуда вы его знаете? Вы действительно поэт?
Ольга Леонардовна небрежно бросила Эдичкину визитку на стол и ловким движением собрала волосы в узел на затылке. Потом налила в рюмки мадеры и вновь расположилась на диванчике напротив посетителя.
– Рассказывайте.
Самсон поведал историю своего знакомства с господином Либидом. Рассказал и о своем карточном проигрыше, и о том, как стал невольным свидетелем дерзкого убийства извозчика.
Госпожа Май слушала его внимательно и не перебивала. Она достала из кожаной шкатулки, стоящей на придиванной полочке, пахитоску и спички, закурила.
– Интересно, очень интересно, – изрекла она задумчиво. – Эдичка остается в своем репертуаре. Узнаю его повадки. Впрочем, не сержусь. Господин Либид один из моих лучших авторов. Он пишет в журнале редко, но остро и умопомрачительно увлекательно. Под псевдонимом Черномор. Хотя, как вы имели возможность убедиться, вовсе не похож на сказочного урода. Вы меня взволновали, милый Самсон.
– Так что мне делать? – осторожно поинтересовался юноша.
– По правде говоря, мне сейчас не до вас. Завтра выходит очередной номер «Флирта». Материалы уже в типографии. Придется срочно менять третью полосу. Вы печатать умеете?
– Нет, не умею. – Самсон покраснел.
– Ничего, со временем научитесь. Так как, вы говорите, фамилия извозчика?
– Чиндяйкин. Зовут Яков.
– Отлично. Можете за час написать поэму о происшествии у Николаевского вокзала?
– Поэму? – Самсон захлопал глазами. – За час?
– Экий вы, юноша, теленочек, – махнула рукой госпожа Май. Поднялась, подошла к двери и крикнула: – Данила! Данила! Да где ты, старый черт?
От неожиданной грубости, вырвавшейся из уст интеллигентной дамы, Самсон похолодел.
Однако не прошло и мгновения, как в гостиную влетел давешний старичок.
– Чего изволите, барыня? – Он подскочил к письменному столу, за которым уже восседала госпожа Май.
– Иди в сотрудницкую, – велела она, – да срочно звони выпускающему в типографию. Пусть приостановит выпуск журнала. Часа… э… на два… Фотографии с третьей полосы убрать. Дадим в следующем номере. Будет досыл. Сейчас сама напишу, и отвезешь. Ясно? Да, и еще. Пусть разобьется в лепешку, но найдет в цинкографии три клише: извозчика макаровского, моста через Неву и какого-нибудь трупа. Запомнил?
– Так точно, барыня, все понял тютелька в тютельку, бегу. – Данила повернулся на пятках.
– Да стой ты, непоседа, – оборвала его хозяйка. – Пока буду писать, в буфетной установи софу. Ту, что в моем кабинете, у окна. И ширму возьми из моей спальни. Господин Шалопаев будет работать в нашем журнале. Стажером пока что. Спать будет в буфетной. За стол и ночлег вычтешь потом из гонорара.
