– А далеко?
– Нет, совсем близко. Только надо поторапливаться. Сегодня понедельник – значит у баронессы Карабич мистический ужин. Собираются члены теософского капитула.
– А я… меня же никто не знает, – стушевался Самсон. – А вы как потом доберетесь до дома?
– За меня не волнуйся, я извозчиков не боюсь. А если подфартит, и в автомобиле доеду на Петербургскую. Ну что, идешь? Тебе надо побыстрее узнать город и людей. Не век же под моим контролем бегать.
Самсон обреченно устремился следом за своим беспокойным другом. Несмотря на близящуюся ночь, столичные улицы поражали Самсона обилием света и движения. Электрические фонари бросали лиловатые отсветы на очищенные от снега тротуары и мостовые, на заиндевевшие стены шестиэтажных громадин, на ограды притаившихся между каменными монстрами уютных особнячков. Каждый дом, каждая комната в домах жили своей особой жизнью: за зашторенными окнами угадывались хрустальные люстры, матовые и шелковые абажуры, керосиновые лампы, а иногда смутные тени мужчин и женщин. На перекрестках горели костры, разложенные на специальных железных решетках, и к охранявшему живительный огонь городовому стягивались и простолюдины, и подмерзшая публика рангом повыше, и бездомные собаки. По мостовой мчались экипажи, сани, кареты с разноцветными фонариками у козел, вперед вырывались, обгоняя всех, убранные коврами роскошные сани, запряженные тройкой. Самсона, покинутого мужа, не оставляла мысль, что за любым окном, в любом экипаже могла находиться и Эльза, если она еще жива.
Самсон старался держаться подальше от края тротуара, жался к домам, но и на тротуаре его подстерегали опасности. Не раз из подворотен или из-за фонаря выныривали призрачные фигуры причудливо одетых дам: в ротондах, шубках, шляпках с вуалями, в полушалках. Призраки тут же обретали плоть, хватали Самсона за руку, тянули за собой. Если бы не бдительность Фалалея, юный провинциал наверняка сгинул бы в каком-нибудь вертепе. Фалалей шутя отбивался от ночных красавиц, ловко лавировал среди шумных, нетрезвых ватаг и уверенно влек своего подопечного к цели.
Симпатичный особнячок, отделенный от мира каменным забором с широкими чугунными воротами, открылся их взорам неожиданно. Возле парадных дверей томились в ожидании экипажи. В свете газовых фонарей необычной формы, водруженных на витые чугунные столбы обочь широкого крыльца, поблескивали лакированные крылья автомобиля.
Видимо, Фалалей бывал здесь неоднократно, поскольку никаких препятствий к продвижению журналистам не встретилось. Швейцар в ливрейной шинели до пят, обшитой галунами, в фуражке с лакированным козырьком встретил их без подобострастия, но весьма почтительно. В теплом вестибюле с беломраморными стенами, с огромным бордовым ковром посредине пола, выложенного мраморными плитками, к ним подскочил мажордом в темно-синем фраке с золотыми ливрейными пуговицами. Он отдал распоряжение лакею, и тот с поклонами принял верхнюю одежду новых гостей и унес в гардеробную.
Вестибюль был хорошо освещен. С середины кессонированного потолка на тяжелой бронзовой цепи свисал розовый плафон, около стенного зеркала в резной дубовой раме стояли канделябры – выточенные из красного дерева фигурки мальчика и девочки в легких туниках с факелами в руках. Повертевшись перед огромным зеркалом и поправив по мере возможности прически, молодые люди были препровождены в столовую.
Там уже находилось дюжины полторы гостей. К удивлению Самсона, никто их не приветствовал, и, заняв свободные места, журналисты приступили к трапезе. Самсон присматривался к дорогой, несомненно, изготовленной по специальному заказу посуде – ободки тарелок, черенки вилок и ножей, стенки фужеров и рюмок испещряла непонятная замысловатая символика, – и косился на сотрапезников. Участники ужина предавались тихой беседе. Собрались здесь в основном дамы бальзаковского возраста и благообразные старички, но между ними затесались двое молодых людей нервического вида и три юные барышни, тонкошеие и большеглазые.
Самсон впервые в своей жизни попал в столь блистательные апартаменты: затянутые алым штофом стены столовой служили фоном для гигантских картин в фигурных, золоченых рамах; в простенках, окруженные лепниной, сияли зеркала, и в них многократно умножались огни бронзовых стенных бра. Таинственные отсветы попадали на внушительные живописные полотна, на потолочный плафон; везде изображалась одна и та же сцена из Евангелия – снятие Иисуса с креста. Нельзя сказать, чтобы этот сюжет благотворно действовал на аппетит юного журналиста, хотя сидевшие за столом были не столь впечатлительны.
