– Вы доктор? – Тернов обратил взыскующий взор к лекарю.
– Частнопрактикующий врач Габрович, – басовито отозвался тот. – Горловое кровотечение. Вызвано колющим предметом. Причина травмы извлечена. Вот.
Он достал из жилетного карманчика носовой платок, развернул его и протянул дознавателю.
Тот осторожно принял вещественное доказательство, повертел и осторожно положил на край стола, где рядом со сдвинутой посудой уже пристроился с бумагами и пером Лапочкин.
– Что это? – спросил Тернов.
– Игла. Обломок металлического шприца.
– Как он попал в апельсин?
Доктор пожал плечами и отвернулся, чтобы сменить салфетку со льдом.
– Может ли пострадавший говорить?
– В ближайшие часы – вряд ли, – пробурчал доктор, – боюсь отека горла и асфиксии.
Тернов распорядился, чтобы все присутствовавшие продиктовали его помощнику свои фамилии, адреса и места службы, а сам двинулся вокруг стола. Он шествовал, заложив руки за спину, и время от времени бросал короткие взгляды на притихших гуляк – он знал, что его фигура превосходно смотрится в казенной форме. Кроме того, на нем были новые, хорошо вычищенные штиблеты. Щеки его, прекрасно выбритые утром, розовели, оттеняемые впервые строщенной аккуратной округлой бородкой, придававшей ему необходимую солидность. Давая возможность свидетелям несчастного случая полюбоваться собой, Тернов стремился снять с них напряжение, а особенно с двух милых барышень. Он ведь не сатрап какой-нибудь, а служитель закона, представитель новой прогрессивной поросли. Он знал, что в зале много журналистов – и в глубине души побаивался, не дай Бог им не угодить – пропишут такими красками!
Тернов остановился и как можно мягче сказал:
– Уважаемые дамы и господа! Прошу всех присаживаться. В ногах правды нет. После соблюдения минимальных формальностей всех отпустят по домам. Кто желает сообщить дознанию что-нибудь важное, прошу не стесняться.
Помявшись, вперед выступил жеманный театральный обозреватель. Блестящие глаза его едва ли не с обожанием смотрели на Тернова.
– Я Модест Терентьевич Синеоков, золотое перо «Флирта». – Обозреватель шаркнул стройной ногой, изобразив нечто среднее между балетным па и книксеном. – Записывайте. Я не исключаю того, что иголку загнал в апельсин сам потерпевший. Он морфинист, я знаю. Мог сам, вводя шприцом дозу, нечаянно обломать иглу.
– Господин Черепанов, – обернулся дознаватель к Фалалею, – вам известно, что пострадавший принимает морфий?
– Такой информацией не располагаю, – поморщился Фалалей с досадой, – господин Либид в редакции редкий гость. Вращается в основном в политических кругах.
– Где вы были в момент несчастного случая? – Тернов обернулся к жеманнику.
– Как где? – изумился Модест Терентьевич. – Там же, где и все остальные.
– Здесь он был, в банкетной зале! Он в бильярдную не ходил! – выкрикнула Аля.
– Минуточку, – остановил ее Тернов. – Рассказывайте поподробнее.
– Не слушайте вы ее, господин Тернов, – по-женски взвизгнул театральный рецензент. – Она сама и ее подруга-мымра подсунули несчастному Эдмунду апельсин. Еще придуривалась, Парисом его называла, актриса погорелого театра. Да они обе не стоят мизинца Афродиты.
– Погодите, – Тернов властным жестом отстранил Синеокова, – погодите. Барышня, ваше имя?
– Алевтина Петровна Крынкина.
– Это правда, Алевтина Петровна? Апельсин принесли вы?
– Правда, господин Тернов, – ответила Аля, бросая злобные взгляды на Синеокова, – мы с Асей вышли из бильярдной, хотели найти что-нибудь для приза победителю. Но на столе ничего подходящего не было. Только между двух бутылок шампанского лежал апельсин. Мы его очистили ножом, обернули фольгой от шоколадных конфет и положили на тарелку. Вот и все. Шприцов у нас не было и нет. Можете хоть весь зал обыскать. А если хотите, то и нас – я готова раздеться при свидетелях. А этот… этот… этот… он женщин ненавидит, вот и лжет…
В голосе ее послышались слезы.
– А кто в то время еще был здесь, в банкетном зале? – спросил Тернов.
– Вот этот противный Синеоков и был, – Аля топнула ногой, – а еще господин Лиркин, вон он спит в кресле, напился. И еще господин Арцыбашев.
