Глаза юного провинциала разбегались. Ему казалось, что в зале собрались самые красивые женщины мира: перед ним мелькали роскошные туалеты всех мыслимых и немыслимых оттенков с отделкой из гипюра, вышивок, кружев, блесток, торжественно проплывали широкополые шляпы, на которые были истрачены, пожалуй, пуды птичьего пера – цапли, страуса, неведомых тропических птиц. Шляпы затеняли лица столичных прелестниц, придавая им манящую таинственность.
Как бедный деревенский сарай вспоминал он родной казанский храм Мельпомены. Ольга Леонардовна держала в руке маленький бинокль из слоновой кости, но Самсону его не дала, шепнув, что молодому мужчине неприлично слишком пристально изучать дам. Впрочем, Самсон, не обнаружив никого похожего на Эльзу, быстро переключился на изучение столичных мужчин: среди них были ослепительные красавцы, статные, с прекрасной осанкой, с горделивой посадкой головы. Мужчины во фраках преобладали над военными. Военные Самсона особенно привлекали – в них странным образом сочетались сила и грация. Самсон гадал, есть ли в зале адъютанты самого Государя?
А Ольга Леонардовна лениво изучала программку.
– Интересно, один Шопен. Мазурки, прелюды, три вальса, два ноктюрна. Какое отношение мазурки Шопена имеют к Древней Греции? А ведь эта американка намерена возродить античность. Но что делать, если античной музыки нет!
На длинную плоскую эстраду вышел пианист во фраке и белом галстуке, с усами и подстриженной бородкой и направился к роялю, стоящему сбоку, у самых колонн. Он уселся, коснулся клавишей пальцами…
Дункан появилась словно на гребне музыкальной волны. Помчалась, простирая руки, запрокинув голову, вскидывая колени под прямым углом к корпусу.
– Да она совсем голая, – негодующе прошептал кто-то рядом.
Действительно, Самсон не разглядел ни корсета, ни лифа, ни трико. Подвязанный у бедер хитон взбивался пеной вокруг босых ног, облегал живот и грудь. Темные волосы отброшены со лба, собраны небрежным узлом. Вот она остановилась, руки остро согнуты в локтях, кулаки плотно прижаты к груди, спина напряглась. Вот руки раскинулись, зовя, умоляя, прощая и протестуя. Вот танцовщица закружилась, притаптывая, резко нагнулась вперед. Самсон, к своему удивлению, хорошо понимал немой язык пластики: каждое движение твердило о страсти, безответной, безнадежной, трагической…
В легком хитоне, такая беззащитная, такая страдающая от любви, танцовщица казалась Самсону необыкновенно прекрасной. И он поймал себя на мысли, что завидует мужчинам, которые могут находиться рядом с этой божественной женщиной…
Зал молчал. Господин в белоснежных бакенбардах, сияя орденами, вывел из рядов пожилую даму и, надувшись, повел ее к выходу. Кто-то язвительно хихикнул. Кто-то вскочил и захлопал в ладоши. Аплодисменты лавиной покатились по рядам…
В антракте Ольга Леонардовна и Самсон опять попали в людской водоворот. Кто-то подходил к ним, делился впечатлениями. В нестройном гуле голосов вырывались отдельные слова, фразы.
– Переворот в искусстве…
– Конец мертвому формализму балета…
– Мисс Дункан – это Шлиман античной хореографии…
– Гармонично развитое тело славит себя… Это призыв к свободе, к природе, к естественности, – включилась в обмен репликами и Ольга Леонардовна.
После антракта под музыку прелюда танцовщица изображала амазонку, охваченную восторгом битвы. Она, изгибаясь, натягивала гипотетический лук, отбивалась от врагов гипотетическим щитом, ликующе гарцевала, празднуя победу. Потом последовала буколическая сценка: девушка, похожая на весну, играла в мяч…
– Все, с меня довольно. – Ольга подавила легкий зевок, прикрыв рот веером из черного гипюра с малиновым узором. – Нам пора.
Она поднялась и вышла из ложи. Самсон с сожалением бросил взгляд на сцену, где на фоне голубого занавеса под музыку Шопена металась чародейка в легком хитоне, и покорно поплелся за своей спутницей.
На улице, у театрального подъезда, Ольга резко повернулась к Самсону. Темные лукавые глаза ее блеснули у самого его лица, – если бы не Ольгина шляпа с широкими полями, они наверняка бы столкнулись лбами. Оба весело рассмеялись, и юный провинциал ощутил, что неловкость покидает его. Морозный, крещенский воздух вливался в легкие. Веселые огоньки электрических фонарей отгоняли январский мрак. Впереди их ждал банкет, шампанское, яства – жизнь казалась прекрасной.
