Крепость - страница 74
«Здраствуйте многоуважаемая и дорогая Роза Моисевна заочно кланяюсь вам и благодарю вас за деньги получила я 10 рублей большое вам спасибо как мне хочется повидаться с вами дорогая Роза Моисевна и все никак не насмелюс уж очень я стала боятся сырости и дожжей даже в магазин не хожу в неделю рас сын приежает и навею неделю приносит продукты дорогая Роза Моисевна отовсей души желаю вам не болеть серцем и душой быть в хорошем настроении серце любит покой а вы о всех и о всем беспокоетесь заботитесь обо всех но берегите себя моя дорогая Роза Моисевна у меня новость старший внук женится 22 октября зарегистрируются приглашают на свадьбу не знаю придется побывать на свадьбе или нет пока еще в волнах нога опять заболела ходить трудно не до свадьбы а младший внук на службе моряк на 3 года служить его то едва ли дождусь жизнь короткая а жить стало хорошо и умирать нехочетца и так дорогая Роза Моисевна еще спасибо и спасибо вам будьте здоровы досвиданье вечна помнящая и любящая вас Матрена».
Да, если б Матрена могла приехать, она давно была бы у нее. Посидела бы, пыль вытерла, вместе бы на тумбочке пообедали. Перед ней она не стеснялась, свой человек. Матрена помогла бы и не кривилась, как Лина. Если б она могла только приехать, давно бы была здесь, сразу бы к ней поднялась. Матрена ей предана. Ей наплевать на глупых старух, которые судачат у подъезда. Они как ничего из себя не представляли, были не больше, чем профессорскими женами, так и поныне не представляют. Матрена у них убирает, но цену им, конечно, знает, Пусть только приедет, сразу к ней придет.
Она снова посмотрела на свои корявые строчки, и что-то замелькало у нее в мозгу. Но в этот момент особенно сильно стало пучить живот — ее давно уже мучали газы. Надо было выпустить их. Она немного приподнялась со стула, раздался громкий звук, и она испытала некоторое облегчение, Положив ручку, поправила на сиденье кресла подушку. Запаха она не чувствовала, но знала, что его чувствуют другие, поэтому раньше всегда держала открытой форточку, чтобы воздух был свежий. Но сейчас у нее не было сил влезать на стул и открывать форточку. Можно было позвать Лину, эту дуру, эту несчастную бездельницу, которая не умеет бороться за жизнь, позвать, чтобы укутала ее пледом и открыла форточку. Но вообразив ее недовольное лицо, она отказалась от этой мысли. К тому же чувство вины перед Лииной, откуда-то пришедшее к ней сегодня, не покидало ее. В чем-то тут была ее вина, трагическая вина, хотя она не понимала, в чем. Как она одинока, что даже кликнуть некого! Дочь в Аргентине, милая дочь, которая никак не может получить визу и приехать к своей больной матери. Эта шайка дураков из аргентинского ЦК до сих пор мстит ей за то, что она как информатор Коминтерна писала о них правду! Это Кобовилья мстит! Она освободила Кобовилью, а он ее предал. Освободила от темноты невежества, убедила порвать с мафией. А он, как разбойники, освобожденные Дон Кихотом, закидал ее камнями. Ее им свалить не удалось, и они отыгрываются на дочери, которая и без того больна, а они нашептали про нее что-то в советском посольстве и теперь ей не дают визу. Не дают навестить больную мать! Бетти — дочь революции, она ее понимает, свою мать. А Петя с Линой заботятся, но не понимают, как она больна и сколько сделала для партии! Как так могло получиться, что выросшие в стране победившего социализма, куда она ехала из Аргентины как в Землю Обетованную, враждебно настроены к великим идеалам?.. Она отодвинула в сторону листок с началом воспоминаний и на другом таком же, только еще чистом листке все такими же крупными корявыми буквами написала для внука и для Лины, которая не должна забывать, что является внучкой Исаака Рабина, революционера, хоть и не сразу пришедшего к большевикам, но революционера, поэтому и женился на ней, настоящей большевичке, — так вот она написала, чтобы они следовали ее примеру. Это главное, а не воспоминания. Слова сложились такие: «Я жила долго и честно, всегда верная марксизму-ленинизму.
