На красномундирников сержант старался не смотреть. Они победили, и это было чертовски несправедливо. Если бы не они, он мог бы стать раджой или по крайней мере занять равное положение. Проклятые ублюдки все испортили! Бочком, не глядя по сторонам и не поднимая головы, Обадайя Хейксвилл пылил по дорожке к воротной башне. Уже близко. Какой-то офицер с обнаженным палашом остановился перед ямой со змеями, наклонился, присмотрелся и, пожав плечами, двинулся навстречу сержанту. Он был весь в крови, с непокрытой головой и глубокой раной на щеке. Они разминулись, и Хейксвилл облегченно выдохнул, мысленно поблагодарил небесных покровителей и заспешил к цели. Встречных почти не попадалось, а попадавшиеся слишком спешили принять участие в разделе добычи, чтобы отвлекаться на пустые разговоры с незнакомым солдатом. Хейксвилл ухмыльнулся. Он уйдет. Он богат. Он станет джентльменом.
Что-то острое кольнуло его в спину, и сержант застыл на месте.
— Я искал тебя, Обадайя, — произнес ненавистный голос. — Искал много дней.
Сержант повернулся, чтобы посмотреть в лицо Шарпу, но лицо это было перепачкано кровью, из-за чего Хейксвилл и не узнал офицера у ямы со змеями.
— Меня взяли в плен, — захныкал сержант. — Я был в плену.
— Врешь, ублюдок.
— Бога ради, помогите мне. — Хейксвилл сделал вид, что не узнал давнего врага. Притвориться сумасшедшим — вот спасение. Он задергался, застонал, пустил слюну на подбородок и заломил в отчаянии руки. — Они заперли меня в темнице. Света белого не видел. Черномазые ублюдки держали меня под замком.
Шарп подался вперед и вырвал у сержанта сверток. Хейксвилл напрягся. Глаза его вспыхнули злобой, и Шарп, заметив этот блеск, усмехнулся.
— Хочешь получить мундир обратно? Дерись за него. Сразись со мной, Обадайя. Ну же!
— Я был в плену, — мрачно пробормотал Хейксвилл. Безумцем он уже не притворялся.
Шарп развернул сверток.
— Тогда откуда у тебя белый мундир? Ты чертов врун, Обадайя. — Он ощупал карманы, наткнулся на что-то твердое и понял, что камни на месте. Хейксвилл скрипнул зубами. — Ну же, Обадайя, будь мужчиной. Дерись.
— Я был в плену.
Сержант украдкой посмотрел направо, напряженно размышляя, что делать дальше. Большую часть камней он потерял, но кое-что еще осталось в штанах. Да и жизнь дороже брильянтов. Значит, надо попытаться сбежать. Шарп не догонит — у него кровь на ноге. Прямо сейчас… Широкий клинок палаша уткнулся в плечо, и Хейксвилл вскрикнул. Острие сместилось влево, к горлу.
— Ты ведь продал меня Джаме, верно? Думал, больше не увидишь? Ошибся, Обадайя. Я дрался с джетти и победил. Они кормят теперь червей. И тебя ждет то же самое. Но сначала сними мундир.
— Нет, — завопил во весь голос сержант, надеясь, что его услышат. — Нет! Ты не можешь так со мной поступить! Это против устава!
— Раздевайся!
— Это против устава! Нельзя нарушать устав! Так сказано в Писании!
Острие кольнуло сильнее, и жуткий багровый шрам, оставшийся с того времени, когда юного Обадайю Хейксвилла едва не повесили за кражу, окрасился свежей кровью. Боль заставила сержанта присмиреть, и Шарп усмехнулся.
— Сегодня я поколотил капитана Морриса. Избил до полусмерти. Неужели ты думаешь, что меня остановят какие-то дурацкие правила? Неужели думаешь, что из-за какой-то закорючки я откажусь от удовольствия отправить тебя на тот свет? Впрочем, выбор есть. Ты можешь раздеться сам. Или я раздену труп. Мне наплевать, как ты решишь. Наплевать даже, если меня за тебя повесят. Так что заткнись, сучий потрох, и скидывай тряпье!
Хейксвилл зыркнул по сторонам, но поблизости никого не было, а палаш у горла не оставлял надежд вывернуться.
— Я сам, — прохрипел он и потянул за веревку, на которой держались штаны. Рванул пуговицы на рубахе. Сел. Стащил сапоги. Спустил штаны. — Не убивай меня! Меня нельзя убить! Я не умру!
— Теперь портянки.
Вонючие тряпки полетели на землю. Теперь Хейксвилл сидел совершенно голый. Голый и бледный, как поганка, под жарким индийским солнцем. Шарп сгреб все в кучу. Вещи он проверит потом, камни заберет, а тряпье оставит.
— Вставай, Обадайя. — Острие палаша кольнуло в бок.
