Про некоторых людей говорят, что они живут не в своем времени. Сказать такое о Галкине было нельзя, потому что он жил во все времена сразу. «История – это большое уголовное дело, – говаривал он. – В том, конечно, случае, если судебником выступают заповеди Нагорной проповеди». Клочки этого «уголовного дела», собранные здесь вместе без какой бы то ни было системы, пребывали вечно в пыли, на которой можно было оставлять внятные, но недолговечные автографы. Некоторые из них имели в самом деле ценность, достойную почтения, другие, способные снискать его разве только своим почтенным возрастом, словно бы взывали: «Молю о погребении. Предай меня земле. Мое место на свалке», как пишут «помой меня» мальчишки на заляпанных грязью автомобилях. «Чудесная вещь! Превосходная вещь!» – приговаривал он, бросая взгляд на ту или иную принадлежность своего беспорядка, даже если это и был осколок плинфы, годный только на то, чтобы занимать место. С другой стороны, была особая прелесть в том, чтобы очистить апельсин новгородским ножиком одиннадцатого века или примерить карликовый, узкогрудый придворный мундир, смахивающий на предмет реквизита детского театра. «Старые вещи не любят одиночества», – пояснял Галкин, когда кто-нибудь из его гостей указывал на беспорядочный ворох бесценной рухляди, и тут же демонстрировал новые поступления: фрагменты кожаной обуви первых кантонистов или казенную бумагу, протравленную пернатым хищником и помеченную аккурат 1800 годом.
Самый же мелкий, но действительно необходимый хлам современного обихода он держал в немецкой каске времен Второй мировой. В каске, служившей вместилищем колец скотча, скрепок, истекших стержней, зажигалок, визитных карточек и прочего похожего барахла, зияла рваная осколочная рана, не оставлявшая сомнений в конце ее обладателя. Желая выудить понадобившийся предмет, Галкин запускал в каску руку, долго и безуспешно там рылся, пока, раздосадованный, не вываливал разномастное содержимое на подвернувшуюся поверность и, прежде чем сложить, а вернее, ссыпать все обратно, водил пальцем по краю отверстия и философски вздыхал.
– Любишь ли ты Матрену Ивановну? – первым делом спросил Тимофей и сунул руку в сумку.
– Какую еще Матрену? – недовольным голосом спросил Галкин. – Ивановну.
– А такую, нашу тетку родную, тетушку нашу ненаглядную, что всех нас веселит, приголубливает и спать укладывает.
Галкин в недоумении смотрел на Тимофея. Насладившись его растерянностью, Тимофей извлек из сумки бутылку виски.
– Так знай, – строго молвил он и со стуком установил квадратное донышко на столешницу. Галкин отрицательно покачал головой.
– А чего? – растерянно спросил Тимофей.
– Да так, – хмуро ответил Галкин. – Послезавтра на работу.
Тимофей сидел в насмерть продавленном кресле, в котором, согласно преданию, сиживал патриарх Тихон, между гравюрами с изображением коннетабля Бертрана и сеньором Парасидом в момент пленения им турецкого паши. Противоположная сплошная стена была занята огромной географической картой, на которой булавками с флажками были отмечены места, где Галкину довелось побывать.
– А вот я тебе что покажу, – пробормотал Галкин, вскочил на стул и полез на полку, задел свернутые трубками карты, грудой лежавшие на ней, и оттуда низвергнулся целый ливень картонок, тускло звякнула продавленная медь туркменского кувшина, босфорские монеты сплясали у ног Тимофея дружным коллективом, а прямо ему на колени упал какой-то невесомый глиняный лепесток – обломок чернофигурного сосуда, на котором можно было различить женскую головку в греческий профиль, а под ней сохранилось начертание первой буквы слова, давно рассыпавшегося в прах.
Галкин слез со стула и увидел, что рядом с бутылкой явилась черная лендриновая тетрадка.
– А это что? – поинтересовался Галкин, взяв ее в руки и перелистнув несколько страниц.
– Не знаю, – пожал плечами Тимофей. – Что-то написано. Инструкция, как найти золото Колчака, – усмехнулся он.
– Что же ты такой нелюбопытный? – с упреком сказал Галкин.
– Какой есть, – огрызнулся Тимофей. – Давай скажи свое слово, – призвал он Галкина, положив ладонь на обложку, словно давая клятву не разглашать ее содержимое, если удастся его понять.
