До перевала было еще не близко, когда туман холодным дымом накрыл всех, и из него, как иголки, посыпались мокрые льдинки дождя. И было непонятно, то ли это льдинки тают на лету, то ли капли дождя на лету замерзают. Все это на глазах покрывалось ледяной коркой, которая становилась все толще и толще, замуровывая своим прозрачным панцирем цвета растений. Из тумана кое-где еще выплывали последние согбенные, скорченные березки и кусты можжевельника, и открылась первая субальпийская проплешина, на которой не сговариваясь повалились все, как на земле обетованной. Были такие, которые в изнеможении легли и отказывались двигаться. Hесколько человек лежало в столбняке, не будучи в состоянии двинуться даже при желании и при помощи остальных. Глядя на все это, один сошел с ума.
Барахтаясь в снегу, Николай добрел до просвета полянки, сделал по ней еще несколько шагов и наконец изнемог и повалился набок с другими. Сил идти у него больше не было. Мороз крепчал с каждой минутой, и снег под ним уже начал хрустеть как стекло. Воспоминание о полке€ метнулось в нем как тень. Ливны, Ливны. Боже мой, неужели все это было? Кожаные куртки стрелков Латышской дивизии. Какого черта всем этим латышам и китайцам в наших делах? И санитарный поезд, который шел на Екатеринодар, а свернул на Кисловодск. Зачем не послушались кубанского генерала? Зачем полезли в эти горы? Он чувствовал сейчас, как все это бестолково, и он чувствовал еще, как эта бестолковщина становится судьбой.
Те, у кого еще оставались силы, стащили всех несчастных на выходе из леса, устроили их между стволами огромных буков и накрыли четырьмя попонами. Здесь же положили оба «льюиса» и диски. Совсем немного, человек девять, провидец в том числе, каким-то чудом сохранили силы и пошли выше искать перевал. За перевалом, говорили они, погода должна быть совсем другая. Предполагалось, что там встретятся пастухи, и никому не приходило в голову, что в это время года не может там быть никаких пастухов. Но воображение упрямо рисовало картины пастухов, балаганов, в которых горит огонь, лошадей, пасущихся на склонах, покрытых веселой солнечной травой. Николай слышал, как сказал один из офицеров:
– Если остановиться, то – смерть.
– Смерть, – повторил за ним Николай. Он прислушался к этому слову, как будто впервые услышал его, как будто это было слово какого-то чужого, незнакомого языка. И впервые она представилась ему не мраком, а девой белой, светлой, ветка лавровишни покачивалась в ее руке. Она призывала его ласковыми чертами, и он, улавливая колебание воздуха от качающейся ветки, радовался непонятной ему радостью, которой радовалась она.
Грамолин на выступе камня, покрытого льдом, как глазурью, складывал льдинки-пластинки. Николай долго наблюдал за ним, потом спросил:
– Чего вы добиваетесь?
– Слова «вечность», – ответил Грамолин. – Hеужели не помните? Чтобы выйти из плена снегов, надо из льдинок составить слово «вечность».
Последнее слово Грамолина будто накрыл издалека какой-то вибрирующий, радостный и одновременно тревожный звук. Николай похолодел и оглянулся. Hикого не было. Ели внизу стояли мрачно и торжественно. Опять за спиною раздался этот звук – и опять никого. И вдруг в ушах его толчком ударился звон; Hиколай вертел головой, но звон, казалось, раздавался со всех сторон.
– Слышите? – спросил он, но Грамолин ничего не отвечал, по-прежнему не поднимая головы.
Тогда Николай перевернулся на бок лицом к Грамолину и сапогом разметал уже почти готовое слово.
Но Грамолин ничуть не рассердился. Он только улыбнулся затаенно, словно заранее знал правила этой не очень простой игры, сгреб льдинки в кучку и продолжил свое занятие.
* * *
Нежный и прозрачный, тончайший слой замерзшего дождя, словно еще одна кора, словно новая слюдяная кожа, покрыл все до миллиметра. Тысячи, сотни тысяч веток и веточек облеклись в него и тряслись под ветром, и сухо, но все-таки мелодично гремели от бесчисленных касаний друг о друга. Вокруг стоял шелест обледеневших веток...
Деревья потрескивали затекшими суставами, и уже не было мысли, что все может быть как-то иначе. Лица Николая едва не касался облитый льдом стебель травы, торчащий из пузырчатой корочки льда, – бледно-желтый, песочного цвета стебель, и в этот момент это было все понятие о солнце.
