С наступлением весны Галкин стал больше бывать на работе. В последнее время он все чаще оставлял машину в гараже. Пульс пробуждающейся жизни захватил его, и ноги сами несли его по свежей улице. Путь его был причудлив в центре большого города. Выйдя из подъезда и миновав пару сиреневых дворов, надо было лезть на железнодорожную насыпь и в прямом смысле шагать по шпалам, вогнутым посередине, словно поеденные зубы; потом по темно-красному мосту, в окраске которого охра и ржавчина удачно дополняли друг друга и под которым то и дело зелеными полукружиями, как стрекозы, скользили электрички. Дальше начиналась платформа, напоминающая пустынный причал: Галкин много раз видел там людей с поклажей, ожидающих поезда, а вот самого поезда не видел ни разу.
Было так тепло, что дважды Галкин уже видел бабочек. Он носил костюмы и галстуки, и в таком виде ему неловко было взбираться на насыпь по глиняной тропинке, на которую наползал навсегда побуревший пырей. Он хотел нравиться и хотел соответствовать. Для кого он наряжался – он примерно знал, а вот чему хотел соответствовать – пусть это останется его постыдным недоразумением. Его фигура на насыпи вызывала неподдельное удивление тех редких встречных, что попадались ему на пути. Иногда бродячие собаки, обойдя со всех сторон, важно сопровождали его до самого, на их вкус, лакомого места. Место называлось с подробным многословием, как заглавие романа восемнадцатого века: «Торговые ряды у переезда, иже ООО „Мугань“, что на Станколите», и миновать их не было возможности ни конному, ни пешему. Это было узкое дефиле, устроенное предприимчивыми руками. Ряды представляли собой тесный и нескончаемо длинный проход под жестяной крышей: справа от Галкина, если он шел в сторону работы, тянулись пластиковые павильоны со свякой всячиной, вплоть до ремонта одежды. Слева сетка отделяла толпу покупателей от слоящихся железнодорожных путей. И каждый раз, шагая там, Галкин гадал, по которому из них пройдет поезд и кто это определил.
И снова настигал проклятый вопрос, что было и чего могло бы не быть. Сослагательное наклонение хотя и не нападало открыто, но присутствовало в сознании, как волчья стая, крадущаяся обочь обоза.
И когда Галкин шел на работу своей тридцать первой весной, шаг за шагом он понимал множество вещей, на постижение которых при других обстоятельствах потребовались бы месяцы. Он видел мальчишек, прогуливающих уроки среди искрящегося битого стекла, видел испитых мужчин под косо стоящими ракитами, жмурящихся на утреннее солнце, и ему тоже больно было смотреть на белые пластиковые стаканчики у них в руках, на провода и на теплые рельсы. А когда затемно возвращался тем же путем, слушая, как рыжий щебень скрипит под подошвами ботинок, навстречу ему загибался причал платформы, восставал красно-коричневый мост и слева, в кильватерной колонне, три высоких дома, и уже сверху видно было ему загороженное углом соседнего дома на втором этаже окно, откуда исходил, процеженный плотной желтой шторой, умиротворяющий свет лампы, стоявшей на кухонной тумбе чуть отвернувшись к стене, и потому накрывающий Австралию густым круглым пятном.
