– Твои крамольные речи давно были для меня как кость в горле, – сказал Гесслер и смерил Йокеля взглядом, полным отвращения вперемешку с любопытством. – Теперь вот мне и самому довелось их послушать. И должен сказать, довольно… занимательно.
Он тонко улыбнулся и обратился к горожанам и ремесленникам. Те словно приросли к стульям.
– Вы всерьез полагали, что я не узна́ю об этих ваших собраниях? – Он поднял висевший на поясе мешочек с деньгами и позвенел монетами. – Всегда найдется кто-нибудь посговорчивее. Уж вам ли это не знать.
– Выше превосходительство, мы… просим прощения. Господь свидетель, это не то, что вы подумали, – ткач Маркшильд первым осмелился заговорить. Он дрожал и беспокойно потирал себя по бледному лбу.
– Да, а что же это, по-вашему? – прошипел Гесслер голосом, не терпящим возражений. – На веселое застолье добропорядочных горожан – или все-таки на заговор против меня, назначенного герцогом наместника? Говорите, Маркшильд! И хорошенько подбирайте слова. Возможно, это последнее, что я от вас услышу, прежде чем передам в руки правосудия в Цвайбрюкене.
Пока Петер Маркшильд подыскивал слова, Матис наблюдал, как наместник, сморщив лицо, вошел в пропахшую пивом и потом комнату. Бернвард Гесслер прослыл человеком осторожным, но решительным, и его неизменно окружал ореол могущества. Несколько лет назад горожане Анвайлера выступили против непосильных поборов герцога. В ответ его сиятельство Людвиг II отправил в город войска и назначил Гесслера новым наместником. С тех пор лучший человек герцога держал Анвайлер в ежовых рукавицах. Он по собственному усмотрению установил налоги и подати, конфисковал в виде контрибуции дорогую телячью кожу, разорив тем самым целые семьи.
– Ваше превосходительство, мы… мы только хотели поговорить с вами на совете, – пробормотал Маркшильд, нервно перебирая руками. – По поводу высоких податей.
– А, и для этого вам понадобилось тайком собираться в дальней комнате и слушать речи этого еретика? – огрызнулся Гесслер.
– Как вы и сами слышали, господин наместник, мы не затевали восстания, – заговорил старый Непомук Кистлер примирительным тоном. – Но налоги действительно слишком высоки. Мы опасаемся…
– Я не намерен ничего обсуждать с заговорщиками. Последствия не заставят себя ждать, Кистлер!.. Ну, хватайте уже этого вшивого пастуха. Посмотрим, как он заговорит на дыбе!
Последние слова были обращены к стражникам позади него. Грозно выставив алебарды, они двинулись на бледного Йокеля. За все это время пастух не проронил ни слова. Он поджал губы, в глазах плескалась холодная ярость. Вдруг Йокель вскочил и, точно вспугнутый паук, скользнул к стене, подальше от стражников. Остальные мужчины молчали, потупив взоры, и не двигались с места, словно это не они несколько минут назад с таким почтением внимали словам пастуха. Казалось, Йокеля в одно мгновение поразила проказа.
– Это и есть ваша благодарность? – прошипел он и презрительно сплюнул. – Вот ваша благодарность за то, что я открыл вам глаза? Сначала ворчите и ругаетесь, а стоит Гесслеру пальцем погрозить, разбегаетесь, как дворняги… Трусы! Неужели никому в этой комнате не хватит смелости выступить против Гесслера и его прихвостней? Ни одного?
Но мужчины продолжали молчать. Матис вдруг увидел, насколько они слабы и ранимы; даже коренастый Дитхельм Зеебах сжался, как женщина. Матис вспомнил, с каким волнением шел на эту встречу. Он полагал, что вступает в тайное общество, которое боролось против несправедливостей этого мира. Но теперь чувствовал лишь невыразимое отвращение. Эти люди были ничем не лучше отца. Эти ничтожества только жаловались и сокрушались, вместо того чтобы действительно что-то изменить!
Не задумываясь, Матис вскочил, схватился обеими руками за дубовый стол и опрокинул его. Стол оказался легче, чем он предполагал. Бокалы и пивные кружки со звоном полетели на пол. Присутствующие попадали и загомонили, началась неразбериха. Стражники, подступившие было к пастуху, спотыкались о стулья и лежащих на полу, бранящихся людей. Йокель быстро огляделся и, несмотря на горб, с необычайным проворством бросился к выходу. Путь ему по-прежнему преграждал Гесслер.
