— Ну и что? — вопросил дуче. — Это, конечно, сказано умно…
— Так вот, я хотел бы предложить фюреру через каких-нибудь посредников осторожно прозондировать в России относительно возможного сближения, чтобы потом припугнуть Польшу Россией…
— Логично! Мы в Италии и сами так думаем. В ходе торговых переговоров с русскими наше московское посольство стало разговаривать с ними более дружелюбно. И если державы «оси» решат сближаться с Россией, то мы могли бы отталкиваться как раз от торгового договора с ней.
Дуче увлекся и уже не останавливался:
— Державы «оси» могли бы объяснить Сталину, что не имеют намерения нападать на Россию. Ведь у нас в нашей идейной борьбе против плутократии и капитализма отчасти те же цели, что и у русского режима.
— Да! А если Россия заявит о своем нейтралитете, то Польша….
— Понятно! Она не шевельнет пальцем во всеобщем конфликте. Однако «демократии» от войны не откажутся, а ее надо отложить хотя бы на два-три года… И вам надо отказаться от Украины, — заявил дуче.
— У нас нет притязаний на Украину, а в связи с нехваткой сырья фюрер сам думает так же, как вы… Относительно же России уверен, что мы с ней договоримся…
Согласие Муссолини было получено, и Геринг— зондировавший почву явно по поручению фюрера — сразу же сообщил об этом в Берлин. И теперь ничего не препятствовало Вайцзеккеру назначить Мерекалову дату встречи —17 апреля…
Взаимный зондаж удался и здесь. Теперь Мерекалов мог уехать в Москву с информацией. То, что прием в аусамте и совещание в Москве очень удачно пришлись друг к другу по срокам, могло быть и простой случайностью.
Но сами факты взаимных зондажей были вполне логичными с точки зрения национальных интересов двух стран.
Совещание в Политбюро было напряженным…. 21 апреля Майский приехал в Москву. 24-го собирался уже отбыть обратно — с остановкой в Париже для информирования тамошнего полпреда Якова Сурица. Однако уехал Иван Михайлович лишь 29-го…
И за эти дни произошло многое…
В Кремле Майский подробно доложил о ситуации и настроениях в Лондоне, и по его же собственной оценке картина получалась малоутешительная. Сам он тем не менее считал, что договариваться необходимо с Англией и Францией.
Докладывал на совещании, естественно, и Мерекалов. И его информация наводила более чем на размышления — она подталкивала к вполне определенным выводам. Особенно с учетом того, что Гитлер в речи 28 апреля, произнесенной в рейхстаге, не допустил ни одного антисоветского выпада. То есть конфиденциальная информация по линии полпреда и его заместителя Астахова (он тоже присутствовал 17 апреля при беседе Мерекалова со статс-секретарем аусамта и вел записи) публично подтверждалась Германией теперь уже на высшем государственном уровне.
А из Лондона в дополнение к сказанному Майским шла иная информация — об отклонении наших разумных предложений.
Молотов открыто обвинил Литвинова в политическом головотяпстве. Что же. Давно было пора!
Сталин молча попыхивал трубкой.
Но смотрел на «Папашу» Макса чрезвычайно недружелюбно.
Формальным итогом совещания стало решение продолжать диалог с Лондоном и Парижем.
Но фактически главным решением стала скорая отставка Литвинова.
Эдуард Эррио — убежденный сторонник советско-французской дружбы во имя перманентного советско-германского раздора—с трибуны парламента заявил: «Ушел последний великий друг коллективной безопасности»…
Эррио не уточнял, конечно, при этом, что ушел последний великий друг коллективной безопасности Запада за счет безопасности СССР.
В Берлине же не скрывали радости.
Но Сталин, сняв Литвинова, Мерекалова в Берлин не вернул. В первый день немецко-польской войны — 1 сентября 1939 года, он был освобожден от должности полпреда в Германии «в связи с переходом на другую работу»… Ему еще предстояла долгая жизнь, однако «звездным часом» ее оказался апрель 39-го года…
Сталин действовал безупречно. Еще не готовый избавиться от прогоревшей политики Литвинова и от Литвинова и понимая, что все может решиться не в Лондоне, а в Берлине, он принимает решение иметь в Берлине в качестве полномочного своего эмиссара такую фигуру, которая имела бы соответствующий декорум, то есть высокий дипломатический статус. Но фигуру, заслуживающую его доверия.
