Позади президентские выборы, в администрации очередная смена руководства. Уже примериваются к руководящим кабинетам люди Чубайса. Неразлучная пара — Юмашев с Дьяченко — то и дело мелькают в кремлевских коридорах. Оглядывают опустевшие просторы. Не скрывая торжества, разговаривают в полный голос. Хозява! Со дня на день и мы ожидаем нового начальника, Ястржембского.
Руководитель пресс-службы Ипатьев, сменщик Старого Иезуита, бывший международник-погонник, приведенный год назад «к присяге» службой безопасности (вслед за Медведевым, уже отправленным в отставку), не находит себе места. Потому что и ему вряд ли найдется местечко в нынешней иерархии. Он, как никогда, придирчив, звонит в кабинет дежурных по прямому проводу чуть не каждые пять минут. Сочиняет планы в надежде усидеть при нынешней команде. Невооруженным глазом видно: основная задача этих планов избавиться от старых сотрудников, демонстрируя лояльность новому порядку, и тем самым организовать прикрытие, выхлопотать кресло. Наперед известно тщетные это попытки (не нас изгнать, а самому усидеть. Для этого нужно быть белой акулой, а не черноморским катраном Ипатьевым). Тем более что Бородатый Полковник, крыша и советчик, вместе со Cлужбой безопасности тоже на излете…
Наблюдаю за этими страстями как в тумане. Потому что взять себя в руки не удается. Не выходит из головы умерший на моих руках отец. И особенно погано оттого, что урна с его прахом до сих пор покоится в крематории, а я никак не могу выхлопотать место на кладбище. Нет мест. Или гони четыре тыcячи долларов…
* * *
В один из этих жарких июльских дней позвонил наобум на ближайшее, Миусское кладбище. Не надеясь на удачу, попросил к телефону директора.
— Я вас слушаю, — отозвался прокуренный голос.
Объяснил свою просьбу.
— Приезжайте, — сказала трубка.
Отпросившись на пару часов, несусь на кладбище. У входа, в деревянном вагончике, увешанном прейскурантами цен на похоронные услуги, нахожу директора, крестьянского вида обветренного мужика с цигаркой в зубах. Спортивные штаны и майка. Он внимательно щурится на меня — что за гость в пиджаке и галстуке (в такую-то жару!) пожаловал в его хозяйство.
— Юрий Ромашкин, хозяин, — представился он, протянул загорелую руку.
Впервые решив использовать служебное положение, отрекомендовался по всей форме: я — консультант, мол, служу в высоком кабинете, и не кому-нибудь — всенародно избранному…
— Пустое, — говорит Юрий. — Перед Богом все равны. Выкладывай…
Кратко изложив дело, добавил, понизив голос:
— Добром отплачу. Может, и я вам чем-нибудь сгожусь…
— У меня в Москве два кладбища — ухмыльнулся директор. — Дом за городом, машина. Прикрытие — Березовский позавидует. Сам знаешь, какой у нас, гробовщиков да могильщиков, основной контингент. Ничего мне не надо. Разве пару участков у Кремлевской стены… Извини, не хотел тебя обидеть. Понимаю, горе. Нрав у меня смешливый, несмотря на должность. Иначе здесь нельзя — самого закопают… А теперь ступай к окошку, там кассиром моя жена, уплати госцену, потом выберем участок и помянем. И, пожалуйста, не надо лишнего трепа…
Как не помянуть с таким человеком? В первый раз за последние недели полегчало на душе. Когда вернулись с кладбища в контору, электроплитка уже накалилась, жена Ромашкина хлопотала над пельменями, доставала из шкафчика рюмки. «И сладок был мне тот бокал вина», — сказал в прошлом веке Добролюбов, правда по другому поводу.
— Еще решетку поставлю красивую, — сказал, прощаясь, директор кладбища. — За счет заведения. Будешь вспоминать Ромашкина…
А потом я поехал в Кремль. И на пороге приемной пресс-секретаря столкнулся с Ипатьевым. Он удивленно округлил прозрачные свои глаза, властным жестом пригласил в кабинет:
— Тебя-то мне и надо…
Сердце заколотилось снова. Я уже знал, что будет дальше. Несколько недель назад в пресс-службе произошел неприятный инцидент — потасовка. И я наблюдал, как пытался обойтись Ипатьев с невинно пострадавшим в ней Бедным Юриком. Видно, пришла моя очередь подставлять выю… Целых пять лет дожидался.
* * *
С Юриком вот что. Он пришел в пресс-службу к Костикову одним из первых. Выпускник МГИМО, знаток нескольких иностранных языков, он слыл среди нас эрудитом, книгочеем, каким и надлежит быть международнику. Несколько заносчивый. С кем не бывает? Институт международных отношений тоже «об себе большого мнения». Но главное, сам в жизни пробился. Приехал и оказался в гнезде, вожделенном даже для номенклатурных птенцов. А ведь никто не помогал. Некому было. Сирота. В родном городе Нальчике остались, правда, две пожилые сестры. Так то Нальчик. Предгорье Эльбруса. Для гордой Москвы — глухомань. В столице не только закончил МГИМО, но и женился (не менее важное событие) на хорошей девушке, дочку родили. Затем работа в газете, приглашение в Кремль. Карьера! Любой благополучный упитанный москвич с Кутузовского проспекта позавидует. Юрик же не был ни упитанным, ни благополучным. Маленького роста, худой, очки на носу, больная нога.
