— Прессу изучаем, — говорю, — пишем обзоры. Кто-то просматривает телетайпные ленты, а кто и сериал успевает по телевизору. А почему ты спрашиваешь?
Михаил улыбается, молчит. Затем следует его краткая исповедь.
* * *
— Каждый новый день начинался со звонка министра. Большая честь! «Миша, — слышался в трубке похмельный голос. — Что у нас осталось?» «Ничего, — отвечаю. — Все вчера вышло.» — «Так сходи быстренько, не медли. И пропорцию соблюдай как я люблю…» Спускаюсь к палатке у входа в министерство. Покупаю дорогой джин — другого он не приемлет, холодный тоник. В кабинете смешиваю и волоку на другой этаж. (Извини, тема не нова. Всюду одно и то же. Но что делать — если правда?) Чиновники сочувственно, с пониманием смотрят вслед — серьезное дело, ежеутренняя повинность политического советника министра. Вполне квалификацию бармена можно было присвоить… А зарплата-то копеечная. Пытался как-то намекнуть, что хорошо бы специальный фонд завести, не по карману мне замашки Доброго Сказочника, как ты его отрапортовал. Молчит, насупился. День перемогся, назавтра снова схватил трубку прямой связи. «Миша, помилосердствуй! Сил нет терпеть…»
Не успеешь обслужить министра, на пороге кабинета — личности из его окружения. Наверное, решили — раз я бывший журналист, хорошо одет, побрит, пахну дорогим парфюмом, значит, как пел покойный Галич, — непременно «генерал-иностранец». Помнишь его балладу? Как он лечился в подмосковном санатории, а местные старики и старухи, обманувшись в импозантной наружности, приняли его за Рокфеллера.«…А в палатке я купил чай и перец. «Эка денег у него, эка денег…»
Представляешь себе чиновников Госкомпечати? Это тебе не Кремль. Засаленные дореформенные пиджаки польского пошива, стиранные галстуки. Всего их у каждого служащего было по два. Один — на каждый день, иногда в качестве утирки, если на грудь вечером много принято. Другой командировочный, цветастый, который жена бережет в дальнем углу шкафа на случай загранкомандировки…
Вот где подлинная галерея Кувшинных Рыл! Придут ко мне после одиннадцати в приемную (генетическая память живуча! При советской власти к этому часу открывались винные магазины), наводнят её запахами сайры, съеденной накануне, и смотрят несытым взглядом в глубь кабинета — осталось ещё на донышке или нет? Дело в том, что мне пришлось завести гостевую емкость, чтобы ублажать эту братию, жить в согласии. Настоящая махновская бутыль, три литра «Смирновки» с приспособлением для возгонки. Изделие «Пинта-гона». Приглашаю желающих в кабинет. Смущенно подходят к «автопоилке», ласково поглаживают её. «Качайте, говорю, качайте, пользуйтесь на здоровье! Скоро новую доставят…» А где-то в таежном селе, сообщила бы в передовице районная газета, детишки в нетопленой школе ждут новых учебников. Какие учебники? Долго, милые, ждать… Так и жил несколько лет, пока не надоело. Почему раньше не ушел?
Скажу откровенно — министр обещал в будущем сделать директором крупного книгоиздательства или даже представителем в фонде Рокфеллера. Правда, сулил все это после нескольких бокалов джина. Наутро все забывалось. В «Огнях большого города» миллионер, когда напивался, тоже сулил герою Чаплина, Маленькому Бродяге, баснословные барыши. А когда просыпался, пинками выгонял на улицу…
Этого я дожидаться не стал, ушел сам. В министерстве уже работала комиссия Счетной палаты. Въедливые аудиторы, покопавшись в документации, чуть не обломали зубы, но все же пришли к выводу, что бюджетные средства во многом использовались не по назначению, просто исчезали. Много пустых и дорогих загранкомандировок. Явное предпочтение отдавалось неизвестным книжным фирмам, подряды, а с ними и деньги уплывали на сторону. Где деньги — там и разборки с убийствами. Газеты много в те дни писали о войне издательств. Вроде тихая заводь — Госкомпечать. А какая обманчивая! Всего, впрочем, не упомнишь. Что осталось навсегда перед глазами — так это сборище тоскливых чудаков на букву «м». Поросшие ряской чиновники. Не забыть мне и свои крысиные побежки за джином. Единственное комичное воспоминание — наша с тобой командировка в Архангельск…
