Это было явно слишком долго для пути в 30 лье, особенно если проделать его верхом, но в действительности юный путешественник потратил на дорогу не более трех дней. Все же остальное время он употребил на то, чтобы стать совершенно другим человеком. По крайней мере, попытаться…
Жиль провел бессонную ночь, размышляя о Жюдит и не без оснований опасаясь предстоящей встречи с благородным жеребцом, так как у него еще не полностью зажили ссадины, которые он приобрел во время предыдущей бешеной скачки из Ванна в Эннебон. Спустившись утром вниз, чтобы попрощаться с крестным, он весьма удивился, найдя во дворе Маэ, еще более грязного и взлохмаченного, чем обычно, который стоял между его прекрасным конем и Эглантиной. Однако на благородном животном, вычищенном дочиста умелой рукой Маэ, не было никакой другой сбруи, кроме уздечки, повод которой держал Маэ, зато Эглантина, пастырский мул, была взнуздана и оседлана, как обычно, а к седлу был приторочен небольшой мешок с вещами Жиля.
Увидев озадаченное выражение, появившееся на лице Жиля, аббат засмеялся:
— Уж не воображаешь ли ты, мой мальчик, что я собираюсь отправить тебя на поиски приключений, даже не попытавшись приготовить тебя к ним? Сейчас ты отправишься в Пон-Скорфф, в наши поместья в Лесле, где тебя ждет Гийом Бриан, бывший конюший моего покойного отца. Ты поживешь у него на ферме три недели, этого должно хватить на то, чтобы обучиться не только азам владения оружием, но также и умению пристойно держаться в седле на этом великолепном жеребце, не краснея от стыда. Только после этого ты можешь ехать в Брест. Сейчас Маэ проводит тебя, а затем вернется сюда вместе с моим мулом. Эглантину я даю тебе только для того, чтобы ты не шел пешком, как крестьянин, поскольку хочу, чтобы ты знал, какое значение я придаю той ответственности, которую я принимаю на себя, идя наперекор желаниям твоей матери. Я требую, чтобы отныне ты с честью носил то скромное имя, что она дала тебе… за неимением другого.
Разочарованный, восхищенный, оскорбленный и гордый одновременно. Жиль покраснел при радостной мысли о том, что Пон-Скорфф находится недалеко от Эннебона и что, вероятно, он сможет тайком пробираться туда, чтобы увидеть Жюдит… Словно прочитав его мысли, аббат подошел к нему так близко, что мог его коснуться, и, сжав своими неожиданно сильными пальцами руку юноши, сказал, глядя ему в глаза:
— ..Ты не вернешься сюда до тех пор, пока не станешь настоящим мужчиной, и я требую, чтобы ты дал мне свое честное слово! — затем, понизив голос, аббат добавил:
— Весь город уже знает, что мадемуазель де Сен-Мелэн вчера сбежала из дома своего отца и укрылась в монастыре. В монастырь ее сопровождал какой-то молодой человек, который перед тем дрался с ее братом, и Сен-Мелэны поклялись разделаться с наглецом.
Они без труда найдут тебя…
— Откуда вы знаете все это?
— Вчера вечером ты явился в весьма плачевном виде, но лицо твое светилось радостью! Вот поэтому-то я и требую, чтобы ты дал слово!
Почувствовав, что он побежден. Жиль опустил голову:
— Вы слишком много сделали для меня, чтобы я ослушался вас! Я не возвращусь сюда, пока не выполню того, что от меня ожидают. Но… позаботьтесь о ней, прошу вас!..
— Бог позаботится о ней, ведь она в руцех Его!
Тебе же лучше было бы позабыть о том, что невозможно. Прощай же, дитя мое, и да хранит тебя Господь!
Жиль преклонил колена, чтобы получить последнее благословение, затем, вздохнув, взобрался на спину Эглантины, в то время как Маэ с гордым видом вел в поводу коня, который, по его мнению, был слишком хорош, чтобы сесть на него.
За последующие три недели Жиль очень переменился. Но какой ценой! В поместье Лесле, там, где его мать узнала любовь и позор, там, где раздался его первый крик. Жиль прошел через настоящее чистилище под безжалостной ферулой Гийома Бриана, бывшего драгуна Пентьеврского полка, человека с дубленой шкурой и взлохмаченными волосами, жесткими, как проволока, крайне скупого на слова, но в свои шестьдесят с лишним лет способного укротить норовистую лошадь, а с саблей в руке — задать жару даже опытному учителю фехтования. В течение
