— Я думаю, вы это сейчас поймете. Идемте за мной.
Жиль последовал за ним в другое отделение палатки, которая, как и у всех старших офицеров французской армии, была просторнее и куда более удобной, чем у американцев.
Внутри было темно, лишь тусклый фонарь освещал помещение, и лицо раненого находилось в тени. Слышалось тяжелое дыхание, но несчастный не стонал, только время от времени рука его судорожно сжимала одеяло. Разорванный белый мундир, весь в пятнах крови, валялся в углу.
— Вчера, возвращаясь сюда, я обнаружил этого человека, который выполз из камышей на болоте, — объяснил Ферсен вполголоса. — Он упал без сознания почти у самых моих ног. Мне ничего не оставалось делать, как осмотреть его. То, что я увидел, так потрясло меня, что я решился перенести его сюда. Взгляните сами…
Отстранив слугу, он схватил фонарь, поднял его над кроватью и осветил лицо раненого, который лежал с закрытыми глазами…
Несмотря на умение владеть собой. Жилю показалось, будто пол уходит у него из-под ног, так как то, что он увидел, было действительно невообразимо: из темноты возникло его собственное лицо, только старше лет на двадцать — двадцать пять…
Лицо имело землистый оттенок, морщины пережитых страданий отметили его той мрачной печатью, которая напоминает о близкой могиле, но сходство с лицом Жиля было настолько полным, что казалось невероятным. Те же мощные челюсти, та же опаленная жарким солнцем кожа, тот же прямой нос с маленькой горбинкой, напоминающий клюв хищной птицы, та же саркастическая складка в уголке четко очерченного рта, те же брови, слегка приподнятые к вискам, но во всех чертах было меньше молодой свежести и больше утомления от прожитых лет. У Жиля возникло жуткое ощущение, что он видит самого себя через два-три десятка лет нелегкой жизни, как в заколдованном зеркале ведьмы…
— Вы знаете… кто этот человек? — тихо спросил он.
Ферсен пожал плечами.
— Солдат из Туренского полка, один из людей маркиза де Сен-Симона, из тех, кого флот перевез с Антильских островов. Но, между прочим, он бретонец… как и вы! Я навел справки и узнал лишь, что это некий Пьер Баракк, родом откуда-то из-под Реца.
Жиль молчал… Перед его глазами возникла страница старой книги, которую он прочел однажды вечером в Эннебоне, в доме своего крестного — приходского священника. Это была страница из гербовника Бретани.
«Сеньор де Ботлуа де Лезардрие дю Плесси-Эон де Кермено де Коэтмер де Баракк…»
И одновременно он услышал голос аббата де Талюэ: «Его звали Пьер…»
Могло ли так случиться, что судьба наконец свела его с тем, кто всю его короткую жизнь казался ему недостижимым миражем? Потрясенный, он наклонился над неподвижным телом, жадно всматриваясь в свое собственное отражение… Отражение, которое так хорошо объясняло ненависть его матери к нему, к сыну, ненависть, которая росла с каждым годом, по мере того как рос он сам, и по мере того как увеличивалось его сходство с человеком, воспоминание о котором вызывало в ней отвращение.
Глядя на это неподвижное лицо. Жиль испытывал радость, смешанную с отчаянием, и по этому отчаянию он понял, что сердце его не обманывало. Ему всегда так хотелось сблизиться с этим человеком, так хотелось отдать ему всю свою любовь, которая Мари-Жанне была не нужна… И вот его желание исполнилось! Но этот человек умирал, даже не зная, что причиняет этим боль сыну, и невозможно было дать ему хоть немного нежности и ласки.
Как бы сквозь туман Жиль услышал голос Акселя Ферсена:
— В Бресте, перед дуэлью… вы мне сказали, что не знаете вашего отца, что…
— Что я незаконнорожденный? Не бойтесь этого слова, господин граф! Я к нему привык…
— Я не боюсь его. Ведь были знаменитые незаконнорожденные… Как звали вашего отца?
— Пьер… Пьер де Турнемин.
— А вы знаете… какой у него был герб?
— Щит с лазоревыми и золотыми полями и девизом «Aultre n'auray…».
Не говоря ни слова, швед что-то вложил в руку Жиля, чьи пальцы инстинктивно сжались. Это был тяжелый золотой перстень с эмалевым изображением герба, только что описанного Жилем.
Затуманенными от слез глазами он секунду без удивления смотрел на синий с золотом перстень, затем осторожно, с безграничной почтительностью коснулся его губами и отдал Ферсену.
