Пулемёт, похожий на автомат Калашникова, только с длинным стволом, круглой патронной коробкой и двумя короткими сошками для упора, лежал на тележке. Возле стояли Дякин и Махит, а позади них те двое, из самообороны, и ещё четыре деревенских мужика с хмурыми серыми лицами. Сержант Коновалов стоял к ним лицом без оружия, сунув руки в карманы хэбэшных штанов, но по бокам от него два солдата держали автоматы у пояса на изготовку и озирались по сторонам, словно ждали кого-то ещё.
— Ну, — сказал Коновалов. — Ну и хули?
Славка Дякин оглянулся на Махита, но тот молча смотрел на сержанта, сложивши руки на причинном месте, как футболист в момент пробития штрафного. Лузгин глядел в лицо Махиту до тех пор, пока тот не почувствовал взгляд и не встретился с Лузгиным глазами. Что же вы, дурни, наделали, думал Лузгин, и как теперь всё это расхлёбывать будете?
— Вот, — Дякин ладонью указал на пулемёт. — Стреляли из него.
— Да ну! — с издёвкой сказал Коновалов. — И кто стрелял?
— Алдабергенов, — произнёс Махит, переводя холодный взгляд на Коновалова.
— Он пьяный был, — добавил Дякин.
— Кто-кто стрелял? — Коновалов вынул руки из карманов. — Узун стрелял? Вы что, ребята… Алдабергенов в нас стрелял?
— Он был пьян, — сказал ровно Махит.
— Всё равно не поверю, — с угрозой в голосе произнёс Коновалов. — Он живой или мёртвый?
— Мёртвый он, — ответил Дякин.
— Да сами же его и шлёпнули, наверно, — сказал солдат, слева от Коновалова. — Один нормальный человек был среди вас, уродов, вот вы его и кончили.
— Ваш снайпер попал ему в голову, — Махит длинным пальцем показал на себе, куда попал снайпер Потехин. — Можете пойти и посмотреть.
— Посмотрим, — недобро сказал Коновалов.
— Ваш снайпер застрелил и мать Алдабергенова.
— Что ты сказал? — Коновалов наклонил голову к плечу. — Какая мать, при чём тут мать, Махит? Порядок в деревне не держите, а говорите — мать. Какая мать?
— Мать Алдабергенова.
— Ты понимаешь, — шагнул вперед Дякин, — она, видать, стрельбу услышала и полезла сдуру на уердак, ну, туда, за сыном, ну и, это, попалась, значит… Ну, в неё попало…
— Сам виноват, — сказал Коновалов. — Не стрелял бы, и мать не полезла.
— Да кто же спорит, — развёл руками Дякин.
— Всё равно не верю, что Узун стрелял.
— Он был пьян, — повторил Махит.
— А что же ты, начальник, позволяешь своим мусульманам водку жрать? — спросил сержант и сплюнул под ноги.
— Разве я научил его пьянству? — сказал Махит не сержанту, а Лузгину.
— Кончай болтать, Махит! — прикрикнул Коновалов. — Скажи спасибо, что мы дёргаться не стали. Могли бы полдеревни в ответ раздолбать, и нам бы никто слова не сказал.
— Да ладно же, Василий, — подал голос Дякин. — Ну, случилось и случилось. У вас же ведь никто не пострадал, да?
— Да если бы хоть одного, — помахал кулаком перед дякинским носом сержант, — вы до сих пор по подвалам бы ныкались! Откуда знаешь, что Алдабергенов пьяный был? — спросил он с угрозой Махита.
— От младшего брата. Они вместе с утра похмелялись… По русскому обычаю.
— Не зли меня, Махит, — сказал сержант. — Не надо меня злить, я и так очень злой, дальше некуда. Значит, так, — добавил он хозяйским голосом. — Пулемёт мы забираем. Убитых не трогать, пока не приедет проверка.
— По нашему закону…
— Обойдётесь, — отмахнулся Коновалов. — Сам Елагин приедет, ему всё покажете, он даст команду… Может быть, на экспертизу заберут. Ты понял?
— Я понял, — ответил Махит. — Мы можем идти, командир?
— Идите, — сказал Коновалов и обернулся. — Ты, Дякин, забери корреспондента. И следи за ним, Дякин, чтобы он у тебя не бродил тут, как этот… Потом Елагину отдашь, он его в Казанку увезет. Ты понял?
— Понял, понял, — ответил старый Дякин пацану в военной форме.
