Его поведение, его слова казались мне нелепыми. Ну, ему же только одиннадцать! В его возрасте так не молятся. Я, конечно, ничего не имела против того, чтобы Шарло был религиозен, но все-таки это очень странно. Впрочем, я ничуть не намерена ему мешать.
Я уже спала, а до меня все доносились латинские слова молитвы.
13
В Клиши мы пришли только к полудню следующего дня. Я вынуждена была взять Шарло с собой. Для того чтобы отвести его к Джакомо, нужно было время, а я не хотела терять ни минуты. Узнав, что священник сдал Жанно в приют, я была сама не своя. Мне представлялись самые ужасные картины: то, как неуютно там моему сынишке, как его обижают, может быть, даже бьют. Приют отождествлялся в моем сознании с тюрьмой. Стало быть, надо поскорее освободить Жанно оттуда.
Оставив Шарло на улице, я прошла в широкий, вымощенный плитами двор. Два или три десятка мальчиков примерно двенадцати лет в одинаковых бумазейных куртках и синих, военного покроя брюках, дружно распевая «Марсельезу», маршировали взад-вперед, повинуясь приказам своего наставника. Жанно среди них не было, поэтому я решительно направилась ко входу.
Дверь распахнулась, и прямо на пороге я столкнулась с Маргаритой.
От неожиданности я попятилась. Она, кажется, тоже. Какой-то миг мы пораженно смотрели друг на друга.
– Маргарита? – прошептала я растерянно.
Стыдно было признаться, но я мало вспоминала о ней. Я все время думала о Жанно, и Маргарита была вытеснена из моей головы этими заботами. Но вот она стояла передо мной – в серой поношенной юбке, шали, фартуке, такая же, как прежде, решительная, полная и румяная… Раз она здесь, значит, и Жанно недалеко; я знала, что она оказалась здесь только ради мальчика, ради того, чтобы он не остался один. Она любила всех нас… Взволнованная и этой мыслью, и долгой разлукой, и собственными чувствами к этой пожилой преданной женщине, я без сил уткнулась лицом ей в грудь.
Ее рука, гладившая мои плечи, чуть вздрагивала. Я прошептала:
– Знаешь ли ты, что ты для меня больше, чем мать?
– А как же! Вот оставили вы меня, и сами видите, что из этого вышло!
Я невольно улыбнулась. У меня словно гора с плеч свалилась, когда я поняла, что вновь обрела Маргариту. Доселе я была старшая, я за все отвечала. А сейчас у меня… ну, у меня появилось что-то вроде тыла, что ли. Было на кого оглянуться. Маргарита оценит все мои поступки.
– Ну-ка, милочка, довольно! – сказала она решительно. – Бегите скорее, забирайте мальчика. Он, пожалуй, совсем извелся.
Бледность разлилась по моему лицу.
– Ему плохо здесь? Его обижают?
– Да вы же знаете, мадам, что ему не может быть здесь хорошо.
– Где я могу увидеть его?
Маргарита сделала презрительную гримасу.
– Он нынче на занятиях. Хотя какие тут занятия… Это вовсе и не приют даже, а тюрьма!
Я содрогнулась: слова Маргариты очень точно совпали с моими самыми скверными предчувствиями.
– Нас это уже не касается, – сказала я решительно. – Я его сейчас же отсюда заберу.
– А вот это верно, мадам! И очень правильно сделаете. Ему даже на улице, пожалуй, будет лучше, чем здесь… Я, если бы вас не дожидалась, сама бы так поступила. Но все останавливалась: во-первых, думаю, вы здесь нас будете в первую очередь искать, а во-вторых, что-что, а тарелку супа мальчуган тут всегда получит… Но теперь этому надобно положить конец.
Она вскинула голову, расправила плечи и с необыкновенно гордым видом двинулась вперед. Невольно улыбаясь, я подумала, что сорок лет службы сделали свое дело и наложили отпечаток на нрав Маргариты. Она до сих пор была исполнена сознания собственной значимости, и этого не смогла преодолеть даже революция.
– Идемте, мадам, я отведу вас в плотницкие мастерские.
– Плотницкие? Ты же сказала, что Жанно на занятиях.
– Ох, и не говорите, мадам! Это у них и есть занятия. Обучение ремеслу, маршировка и гимнастика.
– И что же Жанно?
– А что ж ему делать? Он учится на плотника. Господи, подумала я, хорошо, что этого никто не узнает.
Всякое ремесло почетно, но… но… только не тогда, когда речь идет о моем сыне. Я не хотела, чтобы мой Жанно был плотником. Еще чего придумали! Это они нарочно так поступили, без сомнения. Решили присовокупить ко всем издевательствам еще и это. Я должна прекратить, пресечь все эти нелепые вещи – немедленно, сейчас же.
